– Этого я делать не буду. Я никому не передаю ничьих слов. Как бы вы сами стали мне доверять, если бы знали, что я могу где-нибудь пересказать ваши речи?

– Ваша правда, – признался Пейроль. – С вами труд­но не согласиться. Поступайте так, как велит вам ваше сердце, к вашей собственной выгоде. Я же вознагражу вас так щедро, как вы и представить себе не можете.

– Что вы имеете в виду?

– Мы еще не говорили о плате за труды, дитя мое. На­значьте вашу цену.

– Вы сами, сударь, сказали, что моя гордость не позволя­ет мне быть в услужении!

– Верно, но я обязан предложить вам вознаграждение за то, что лишаю вас свободы. Вот кошелек – соблаговолите принять его.

– Цена ухода за больной – не деньги, а признатель­ность, – ответила Марикита. – И я надеюсь, что молодая герцогиня испытает ко мне добрые чувства. Этого довольно. До свидания, сударь.

«Какая своенравная дикарка! – подумал интендант, когда цыганка, словно козочка, легкими прыжками унеслась прочь и он остался один. – Хорошо, однако, что и отец, и дочь пре­зирают золото, из-за которого совершается столько преступле­ний… Значит, все деньги я могу оставить себе! Да и вообще дела идут как нельзя лучше. Если мой хозяин не допустит в эти места Лагардера, то я проведу в Пенья дель Сид неплохую зиму!»

Пейроля просто нельзя было узнать: он стал похож на че­ловека, получившего пожизненный пенсион и мечтающего те­перь закончить свои дни, как положено доброму, хорошо обеспеченному и беззаботному буржуа. Великие преступники любят отдохнуть от дел в тихой гавани. Там они, счастливые и довольные, наслаждаются долгожданным покоем; там и насти­гает их правосудие – небесное или земное.

Преступник, о котором ведем речь мы, этим прелестным утром облокотился о крепостную стену и наблюдал за пробуж­дением природы. Он любовался долиной. Тихо, медленно рассеивался в ней туман, и с каждой минутой она становилась все зеленее. Туман же, словно зверь в логово, уползал к руслу Эб­ро, но и оттуда лучи солнца понемногу прогоняли его. Пейроль глядел, как шагают по дорогам крестьяне, как обхаживают де­вушек парни, слушал, как звучат вдали испанские песни и в каждой деревне раздается колокольный звон, сливающийся с треньканьем тысяч колокольчиков на шеях у мулов…

Это был новый Пейроль – буколический. Неужели в его голове могли обновиться и мысли, перестав быть гаденькими и подлыми?

Внимательные глаза наблюдали из окна за каждым его дви­жением, и пока он наслаждался пением птичек, девушки вели в комнате разговор, который ему лучше было не слышать.

Аврора де Невер раскинулась на подушках. Ее огромные синие очи, еще вчера подернутые горячечной пеленой, вновь об­рели прежний блеск; лицо ее посвежело, губы порозовели. Марикита села на край постели и, держа больную за руку, поведала о засаде в Панкорбо, о схватке, во время которой она сама явилась на сцену, о событиях в Мадриде, о том, как Кокардас повис на подрезанной веревке…

Ведь цыганочка обманула Пейроля: она и понимала, и гово­рила по-французски.

Не пропуская ни слова из рассказа подруги, Флор следила из окна за Пейролем. Но, услышав одно имя, девушка неволь­но оставила свой пост.

– Что ты говоришь? Ты видела Шаверни? – воскликну­ла она и бросилась Мариките на шею.

– Может быть, и видела, но я же его не знаю. Мне толь­ко известно, что он рыскал по Мадриду, переодевшись водоно­сом. А кто он, этот Шаверни?

Флор вспыхнула и вскричала, даже не пытаясь скрыть вос­торга:

– Кто такой Шаверни? Ты только приведи его сюда вме­сте с Лагардером – и против них не устоит целая армия!

– Они разыскивают друг друга, – сказала Марикита, – но как знать, повстречаю ли я в Сарагосе сразу обоих? Скажу тебе прямо, сестрица, – не очень-то я в это верю.

Донья Крус опустила голову, и на ресницах ее заблестели крупные слезы.

– Ты его очень любишь? – спросила маленькая цыганка.

– Кто тебе сказал, что я его люблю? – покраснела Флор.

– Я вижу. Зачем ты скрытничаешь? Я не заслужила это­го – я всегда была с тобой откровенна.

– Прости меня… Да, это так – я люблю его!

Марикита погрузилась в размышления.

«Что ж, – печально думала она, – значит, одну меня никто не полюбил? Делать нечего: поживем – увидим. Преж­де всего – пусть будут счастливы они… А там, быть может, найдется честный человек, которому и я смогу отдать свое сер­дце…»

И она уверенно сказала:

– Будет тебе Лагардер, будет тебе маркиз Шаверни! Я приведу их к вам: завтра одного, а потом и другого!

Затем цыганочка спустилась к отцу и сказала:

– Совсем скоро в замке Пенья дель Сид произойдут уди­вительные события! В полночь я вернусь не одна. Ты можешь смело пожать руку человеку, который придет вместе со мной.

– Кто же он?

– Жених молодой герцогини. Имя свое он назовет тебе сам, и это же имя будет написано клинком на лбу у Пейроля. Кстати, если этот бандит захочет в мое отсутствие увезти от­сюда девушек, сбрось его со стены.

– Это будет убийство, – возразил дон Педро де Валедира. – Моя рука еще достаточно тверда, чтобы скрестить с негодяем шпагу в честном поединке.

– Убийство? – фыркнула девушка. – Нет, просто пра­восудие. Сохрани свой клинок незапятнанным, отец: кровь это­го человека осквернит его.

– Какие же он совершил преступления?

– Все, какие только можно вообразить!

Весь день Марикита провела в комнате больной, но интен­дант, постоянно сновавший мимо их двери, так и не смог уз­нать, о чем они говорят. Слух у цыганок был тонкий: едва на лестнице раздавался звон шпор Пейроля, девушки тотчас за­молкали или принимались болтать о пустяках.

К вечеру заговор был составлен во всех подробностях. Ма­ленькая цыганка должна была вернуться через сутки вместе с Лагардером, Кокардасом, Паспуалем и баском, а может быть, и с Шаверни. Разве мог противостоять Пейроль даже одному Лагардеру? Короче говоря – победа обеспечена.

– Если мы не придем вовремя, – добавила Марикита, – если какие-нибудь непредвиденные обстоятельства задержат нас даже на целый день – не беспокойтесь: мы все равно появим­ся.

На другое утро, едва лучи солнца позолотили вершины скал, Марикита отправилась в Сарагосу. Она спешила – то бежала, то скакала, как козочка, быстро продвигаясь вперед по неровной, но так хорошо знакомой ей дороге.

На сердце у цыганки было легко и радостно, она то и дело принималась распевать, словно вольная пташка, и не один по­гонщик мулов подарил улыбку и сказал ласковое слово красави­це с быстрой поступью и разрумянившимися щечками.

Когда она миновала ворота Сенеха, на Санта-Мария дель Пилар часы били полдень.

Условленный час наступил. Марикита побежала еще ско­рее…

У Новой башни никого не было.

Много часов провела маленькая цыганка у каменной ограды Новой башни, не сходя с места и тревожно оглядывая безмолв­ные улицы вокруг площади. Она не смела никуда отойти: вдруг те, кого она ждет, придут сюда, пока она будет разыскивать их по всему городу?

Время шло. Ей с Лагардером уже никак не успеть к полу­ночи в замок!

Или шевалье не поверил ей? Возможно, решил, что она все равно не придет на свидание – захочет бросить его и вернуть­ся к прежней своей вольной жизни?

Эта мысль причинила Мариките такую боль, что девушка не смогла сдержать судорожных рыданий, ничком упала на землю и заплакала.

Но вскоре Марикита подняла голову: прямо у нее над ухом била копытом лошадь. Цыганка увидела двух всадников. Один из них с участием глядел на нее. Он спрыгнул с коня, протя­нул руку и помог девушке подняться.

– Что с тобой, бедняжка? – спросил он. – Почему ты так плачешь?

Голос всадника был нежен и ласков, сам он – молод и хо­рош собой. Его лицо было не таким загорелым, как у испанцев.

Марикита старалась вспомнить, где она видела этот прямой, открытый взгляд, невольно внушающий доверие.

Всаднику ее мордашка тоже показалась знакомой.