— Нет, — не согласился Кёмуль. — Сплетни, они не в счет.
...Малефик вздохнул и отпустил пратеритные нити. Прошлое начало таять, глубоководной рыбой возвращаясь в пучины человеческой памяти. Прошлое устало ничуть не меньше мага. Сперва тебя без лишних церемоний извлекают на поверхность, где ты чуть не лопаешься мыльным пузырем; затем отряхивают пыль, вертят, разглядывают со всех сторон... И не захочешь, а утомишься. Фигуры Никлаша Тесли, пьяницы Сыча, Тёмки с Сёмкой, Баськи Хробачихи истончились, делаясь прозрачными... Исчезли.
Вместо прадедов и прабабок во дворе стояли правнуки и правнучки. Пришли все, кого звали. Никто не увильнул. Правда, их воспоминания мало что добавили к картине, возникшей перед малефиком во время рассказа Юрася Ложечника.
Люди с надеждой смотрели на столичного гостя. Магистра Высокой Науки, мага высшей квалификации. Люди ждали его слова. Вердикта. Приговора. Черты под сотней проклятых лет. А маг медлил. Выходя из транса, он успел прощупать складки Вышних Эмпиреев над поселком. А кое-какие замеры сделал еще утром, на подъезде к Ясным Заусенцам. Результаты наблюдений лишь подтвердили то, в чем малефик не сомневался с самого начала. Но озвучивать выводы он не спешил.
— Так что, мастер? Эта... Изучили? — не вытерпел наконец староста.
— Изучил, — кивнул Андреа Мускулюс.
— И... как? Выветрилось?
— Сгинуло?
— Выдохлось?
Малефик самую малость — чтоб не сглазить кого ненароком! — открыл третий глаз: «вороний баньши». Когда он хмуро обвел собравшихся взглядом, люди попятились. Строгалей мороз продрал по коже. Но ретироваться никто и не подумал. Все жаждали узнать ответ.
— Вы б язычки-то попридержали, любезные! Выдохлось? Сгинуло? Проклятие великого — нет, величайшего! — Нихона Седовласца? Губителя Жжёного Покляпца?! Изобретателя скреп-горгулий?! Вы меня изумляете...
Строгали опустили взоры.
— Он вашим предкам что сказал? «Пусть тяготеет до скончания веков!» А Нихоново слово — тверже камня. Уж я-то знаю! У меня и диплом, идиссертат...
— Эх! — зашептались в народе. — Вона!
— Слыхала, Малася?
— Ага. Как сказал, значит, так и будет.
— До скончания? Это сколько: до скончания?..
— Ну, ежели диплом, тогда сливайте воду...
Тяжкий вздох вырвался из уст яснозаусенцев. Словно осень закончилась, не начавшись, и порыв стылого ветра пронесся над двором. Брёшка Хробачиха охнула, в испуге зажав рот ладонью.
— Да за что ж нам такое наказанье?!
— Прадеды провинились, а мы — страдай?
— Где ж справедливость?
— Уж сто лет в обед...
Староста бочком подобрался ближе к малефику.
— А убрать его как-нибудь нельзя? — вкрадчиво поинтересовался
— Снять, расточить, в меду сварить? Вы ж сами сказывали — по этой, мол, части. А мы б, ясен заусенец, в долгу не остались. Вы не сумлевайтесь, отблагодарим!
Говорил Юрась тихо. Но строгали вдруг примолкли, и Ложечника услышал каждый.
— Снять Нихоново проклятие? Да вы смеетесь, сударь?! Не родился еще тот маг, кто бы слово Нихона вспять обратил! Даже за взятку! Постыдитесь!
Маланка Невдалая жалостливо хлюпнула носом.
— И что, никакой управы на заразу не найти?
— Никакой! — развеял Андреа робкий призрак надежды.
— Как же нам жить теперь?
— Ить житья-то и нетути!
— Хоть в гроб ложись!
— Что, сильно докучает? — малефик закрыл третий глаз и, прищурясь, оглядел собравшихся заново, по-человечески. — Прямо-таки жизни нет?
— Ох, докучает!
— Как Гурьин день на носу, так и мучаемся...
— И... это...
— Оно самое...
— Мы вообще-то привыкли... — отважился выдавить Яшик-сукоруб.
— Дык, за цельный век к чему не привыкнешь?
— Оно бы вроде и ничего...
— Только люди смеются! — решилась Брёшка.
— Верно! Насмешничают!
— Потеху строят!
— Особенно на ярманках...
— Пальцами тыкают — во, гляди, проклятуны идут!
— И давай ржать...
— Ни на ком больше проклятия нет: ни на Малых Валуях, ни на Больших...
— ...ни на Крыженицах...
— ...ни на Ухватке...
— ...а на нас есть!
— В обшем, чистый срам выходит, — подвел итог староста.
— Срам?
Мускулюс возвысил голос, да так, что все втянули головы в плечи.
— Вы этим «срамом» гордиться должны! Вы ж уникумы! Редкость! Гордость королевства! Никого Нихон не проклинал, одних вас!
— Вот они и гогочут...
— Гуси тоже гогочут! — отрезал малефик. — Ничего, скоро перестанут.
Он жестом велел яснозаусенцам молчать. Постарался придать своей осанке торжественность, а голосу — значительность. При комплекции и глотке Мускулюса это оказалось проще простого.
— Как действительный член лейб-малефициума объявляю вам: отныне поселок Ясные Заусенцы вкупе с проклятием, тяготеющим над ним, переходит под охрану Коллегиума Волхвования. Как уникальный памятник Высокой Науки: единственное существующее и до сих пор действующее проклятие Нихона Седовласца.
Сельчане онемели от потрясения.
— Ишь ты! — первым опомнился староста. — Ну, это другое дело... Храни вас Вечный Странник за заботу, мастер! Выходит, мы теперь по Магической части? Ну, уважили! Вы только скажите: что ж нам — и впрямь до скончания веков? Под проклятием?
— Высокая Наука требует жертв! Терпите, и воздастся! Зато смеяться над вами точно перестанут. Наоборот: завидовать начнут.
— Живем, земляки! — Яшик-сукоруб, до которого наконец дошло, запустил шапкой в небо. — Крыженцы, гады, иззавидуются! Ухватинцы желчью изойдут! Кто тут еще под охраной? Кто проклятый? А никто! Только мы!
Мускулюс поймал шапку сукоруба и ударил ею оземь.
— На въезде в поселок мемориальную доску установим! Чтоб знали! Вернусь в столицу — сразу подам прошение...
Провожали малефика всем поселком.
— Мы тут вот чего надумали, мастер, — при расставании Юрась Ложечник деликатно придержал столичного гостя за локоток. — Может, надо бы памятник ему? Нихону? На холме и поставим: огонь, бузина и он! Наш, значит, славный поселок клянет! Отовсюду видно будет, чтоб помнили, как оно...
— И название сменить! — осмелев, влезла Брёшка. — Были Ясные Заусенцы, стала — Великая Нихоновка!
— А вот это лишнее, — осадил ее староста. — Неча историю перекраивать! Как прадеды назвали, так пусть и остается. На века. Я насчет памятника, мастер? Пособите, а?