- Моя птица!

Вслед за черными утками цепочкой снялась с воды и пошла в свой первый круг над болотом стая серых чирков. Посланный охотниками залп расколол надвое птичий строй, и те из птиц, которые были посередине, камнем попадали вниз.

Пеликаны и лебеди поднимались вверх медленными кругами. Размеренно, неторопливо взмахивали пеликаны своими огромными крыльями - голова откинута назад, клюв покоится на выгнутой груди. За ними летели журавли, цапли и шилохвостки.

Утки, взлетая, прорезали этот караван тяжелых птиц, поднимались над ним и шли кругами на разной высоте, прежде чем устремиться к заливу, где их ждало спасение.

Выстрелы, нацеленные ввысь, на кружащих в небе уток, подчас поражали какую-нибудь из тяжелых птиц, служивших уткам заслоном. И тогда медленный, степенный подъем их прерывался, и они в тревоге перекликались между собой либо молча устремлялись вниз, к земле.

Находящиеся под запретом широконоски, более медлительные, чем серый чирок или черная утка, испуганно кружили над заповедником, бессмысленно шарахаясь в сторону, когда ружейный огонь на болоте внезапно усиливался. Их голоса, напоминавшие скрип ржавых петель, не смолкали, даже когда какая-нибудь из них, взмахнув крыльями, падала, сраженная людьми, решившими, казалось, истребить всех птиц до последней.

Дэн выругался во внезапном приступе ярости. Половина этих кретинов ни черта не смыслит в птицах! Они не в состоянии отличить широконоски от черной утки. Ну, погодите, уж я вас подстерегу! Перехвачу на обратном пути...

- Идиоты проклятые! - закричал он.

Дэн провожал взглядом каждую стаю, и, когда видел в предрассветном небе широкие, лопатой клювы, массивные головы и откинутые назад крылья широконосок, поворачивавших, виражируя, к открытому болоту, он рупором прикладывал ко рту ладонь и что было сил кричал через озеро в ту сторону, где первая цепь охотников палила без разбора во всех пролетавших над ними птиц.

- Это широконоски!

Некоторые из охотников, услышав его крик, опускали ружья, но остальные продолжали стрельбу.

Два серых чирка со свистом пронеслись над болотом к заповеднику. Волна выстрелов погналась за ними, едва не накрыв их своим гребнем. Чирки летели быстро и на большой высоте, но вдруг раскатистый выстрел откинул в сторону птицу, летевшую позади, и она стала снижаться. Пять выстрелов настигли ее, прежде чем она коснулась воды и недвижно распласталась в красном пятне крови.

Увидев, что спутник его сбит, вожак дрогнул, но затем, собрав все свои силы, полетел дальше, пока не достиг границы заповедника. Казалось, здесь он сейчас приземлится, но он неожиданно снова взмыл вверх и возвратился к своему товарищу.

Дэн в отчаянии размахивал руками. Пропадет чирок... Сгинет следом за остальными... Нет, не выкрутиться ему...

Когда выстрел настиг птицу, она не опустила крыльев, не упала камнем вниз, а спустилась скользящим движеньем, словно в обычном полете. Ударившись о землю, она подскочила и покатилась, точно мяч...

Последними покинули заповедник восемь каролинских уток. Перед этим они укрывались где-то в тростниках, но страх выгнал их оттуда, и они поднялись в воздух, сгрудившись нестройной кучей, почти задевая друг друга крыльями. Когда они набрали высоту, селезень, пробившись вперед, занял место вожака. Тогда утки привычно выстроились правильным треугольником, и селезень повел их из заповедника. Они летели ввысь, и от напряжения шеи у них выгибались. Сделав круг над дальним краем заповедника, они возвратились, с каждым взмахом крыльев ускоряя полет. Над самой головой Дэна они сделали вираж, их крапчатые грудки ярко сверкали в лучах утреннего солнца. Затем пошли на второй круг.

Когда они снова приблизились к границе заповедника, селезень, который вел их в плавном полете вверх, вдруг сделал вираж и порывисто нырнул, но затем выровнял строй и вновь привел стаю к тому месту, где стоял Дэн.

Дэн, следивший за этим маневром, был озадачен.

О дьявол! Чего он снизился? Должно быть, сейчас на большой высоте сильный ветер. Нет, вот он снова набирает высоту. Молодец! Правильно! Быстрей! Быстрей!

Селезень, словно в поисках бреши в этой стене звуков, все время осматривался по сторонам.

И неожиданно Дэн увидел в этой птице как бы символ. Бушевавшая вокруг стихия убийства была невыносима - она разрушала все, во что Дэн верил, все, что было ему дорого. А эта птица была жива и свободна. Сильное сердце билось в ее груди, и в жилах текла горячая кровь. И Дэн почувствовал, как важно для него, чтобы эта птица уцелела, спаслась. Если она будет жить, то в ней как бы продолжится жизнь тысяч убитых уток; если погибнет, значит, на болоте воцарится смерть.

- Сюда, сюда! - вслух заклинал Дэн, не сводя глаз с селезня. - Веди их обратно в заповедник, черт тебя побери!

Но селезень уже принял иное решение: он повел стаю к открытой части болота. Шелестя крыльями, они пролетели футах в девяноста над головой Дэна.

Ну, теперь им конец. Самоубийцы...

Сжав кулаки, слегка согнувшись, он глядел им вслед. Этот селезень должен, обязан провести стаю, спасти ее! Обязан. Обязан.

Дэн глубоко вздохнул и замер...

Утки миновали первую линию охотников и безупречно правильным строем летели сейчас над самым болотом. Оглушительная волна звуков, взметнувшись, хлынула за ними и настигла их на повороте.

В ярком свете утра эта восьмерка уток была превосходной мишенью. Ружейные стволы, точно темные стебли тростника, обрамляли открытое водное пространство, над которым пролетали птицы, но этот тростник извергал огонь, вздрагивая при отдаче. Дэн, неотступно следивший за полетом птиц, стоял, пригнувшись, словно перед лицом врага.

Одной не стало!

Утка, летевшая слева, как раз позади селезня, внезапно из крепкого, плотного, сильного существа превратилась в мягкий, бесформенный комок перьев, который стал покорно падать в воду.

Дэн был теперь весь там, в небесной выси, с ними. Вместе с ними, казалось, взмахивал крыльями; вместе с ними броском устремлялся к земле.

Птицы подтянулись, заполнив брешь, и треугольник вновь приобрел правильную форму. Селезень повел оставшихся шесть уток резкими поворотами и бросками. И каждый его поворот, каждый рывок в сторону послушно повторялись его спутницами. Каждое их движение, казалось, было порождено им. Вожак был их разумом, их волей.