Кларенс, поскользнувшись в луже крови, ударился о степу и чуть не упал. Пытаясь сохранить равновесие, он выронил револьвер и долго лихорадочно шарил в темноте по полу, как будто Роважински мог схватить его и убежать. Но Кларенс понимал, что поляк потерял сознание. Наконец он сумел открыть дверь, вышел на улицу и направился на запад, в сторону Гудзона.

Молодая женщина с шарфом на голове шла навстречу ему со стороны Гудзон-стрит; окинув его быстрым взглядом, она прошла мимо. Кларенс тяжело дышал. Сперва держал револьвер в правой руке, затем засунул его под пальто и положил в кобуру. В желтом свете фонарей на Гудзон-стрит он осмотрел свою правую руку и увидел на ней кровь. Неторопливо и бездумно, ощущая страшную усталость, он левой рукой стал искать носовой платок, нашел в заднем кармане брюк бумажную салфетку и вытер ею правую руку. В свете уличных фонарей кровь на бумаге казалась черной. Ее было немного. Три или четыре человека обогнали его. Кларенс не посмотрел на них и едва ли осознал их присутствие, его совершенно не заботило, что они подумали. Он направился к центру, все еще с трудом переводя дыхание, разминая свое тело, как человек, мышцы которого свела судорога.

Он шел по северной стороне Четырнадцатой улицы по направлению к Бродвею, потом свернул и, ни о чем не думая, смертельно усталый, пошел к своему дому.

Когда Кларенс проснулся, воспоминание о событиях прошедшего вечера оглушило его, и лишь с большим усилием он смог прийти в себя. Поляк, наверное, умер, подумал он. А если нет? Тогда он скажет, что коп Думмель напал на него и избил до полусмерти. Кларенс понимал, что набросился на Роважински, как психопат. Он ударил Роважински револьвером.

Кларенс увидел валявшуюся на стуле кобуру. Он взял в руки револьвер, думая, что надо включить радио и послушать новости: возможно, сообщат что-нибудь о Роважински. Но прежде всего надо осмотреть револьвер. На нем не было видно крови, но Кларенс, намочив в раковине полотенце, отжал его и старательно протер револьвер. Маленькое розовое пятно исчезло. Он открыл обойму, вынул пули, а затем вымыл и протер патронник, после чего вставил пули на место. Все это время он размышлял над вопросом, хватит ли у него сил отрицать, что он убил Роважински, если против него будет много улик. Наверное, это бессмысленно. Мысли мешались. Но все же ясно было, что нужно уничтожить пятна крови. Он вымыл ботинки, проверил также подошвы. Подойдя поближе к окну, внимательно осмотрел свое темно-коричневое твидовое пальто. Не заметил на нем никаких следов крови, ни спереди, ни на манжетах. Брюки. Он повесил их на вешалку, значит, они в шкафу. На синем фоне левой брючины он увидел более темную полоску около полутора дюймов длины. Потер ее влажной тряпкой. Материя приобрела розоватый оттенок. Кларенс положил пальто и брюки на стул возле двери. Их надо отнести в чистку. И пиджак, пожалуй, тоже. Он обследовал пиджак и не увидел никаких пятен ни спереди, ни на рукавах. Отдел по расследованию убийств может потребовать для изучения его одежду... всю его одежду, и Кларенс понимал, что, если под микроскопом обнаружат следы крови, это будет серьезной уликой для обвинения.

На правом манжете его белой рубашки было пятно двух дюймов длины. Он застирал рубашку в холодной воде, потер с минуту пятно щеткой для ногтей, и оно почти исчезло. Надо ли избавиться от рубашки? Если отдел по расследованию убийств допросит его сегодня, весьма вероятно, что они заглянут даже в мусор. Он потер манжет еще и решил отнести эту рубашку вместе с другими грязными рубашками и пижамой в прачечную на Второй авеню.

В десять часов утра в новостях не было ни слова о Роважински. Кто нашел его, без сознания или мертвым? Конечно, кто-то из жильцов дома, хотя странно, что никто не высунул носа, когда они подняли страшный шум в подъезде. Как долго он бил Роважински? Одну минуту? Две?

Нашли ли Роважински вчера ночью или сегодня утром... совсем недавно? Смог ли он подняться и дойти до своей квартиры на Мортон-стрит? Нет, подумал Кларенс, потому что тогда он немедленно завопил бы о том, что копа Думмеля надо отдать под суд. Роважински, должно быть, мертв. Кларенс почувствовал легкое недомогание. Открыл окно и стал бесцельно ходить по комнате, не в силах остановиться, потом принял душ, сварил кофе. Он хотел позвонить Мэрилин и не смог, как будто его парализовало и у него не было сил дотащиться до телефона. Да и нельзя звонить ей так рано. Он почувствовал, что ему хочется уйти из своей квартиры. Сегодня вечером не нужно идти на дежурство. Можно навестить родителей. Если ему будет там еще хуже, можно сказать, что он устал и хочет поспать дома. Или можно прогуляться в Асторию. Он набрал номер телефона родителей, и, к его удивлению, мать оказалась дома. Она была рада, что ему удастся выбраться к ним. Кларенс успокоил ее: конечно же у него есть ключ от дома, даже если ей придется выйти. Он придет до полудня.

Кларенсу не надо было с собой ничего брать. Он взял только книгу и пальто с брюками, чтобы отдать их в чистку, а также сверток белья — отнести в прачечную.

Матери не было дома, она, как и предупреждала, вышла за покупками, но вернулась из бакалеи через двадцать минут с тяжелой сумкой. Кларенс помог ей выгрузить на кухне все покупки.

— Как Мэрилин? У вас все в порядке?

— Думаю, что да. Конечно. — Кларенс произнес это уверенно, чтобы стало ясно: все идет своим чередом и разговаривать не о чем.

— У нас тут случилось небольшое ЧП. Миссис Ферст, наша методист, отвезла одну девочку, Эдит Фрейер, десяти лет, в центр, где ребятишкам подбирают протезы конечностей и учат пользоваться ими. Видишь ли, иногда это помогает, им становится легче, когда они видят других таких же инвалидов, как они. Но когда наша девочка увидела столько искалеченных ребятишек, с ней сделалась истерика. Миссис Ферст ужасно испугалась. И извинялась перед матерью Эдит. По-моему, миссис Ферст находилась в худшем состоянии, чем ребенок. У Эдит истерика продолжалась несколько часов.

Кларенс в красках представил себе эту картину, и у него сжалось сердце.

— Господи, какой кошмар.

— Да. Но кто мог знать? Иногда стараешься придерживаться инструкции, иногда доверяешь инстинкту. Эдит не моя подопечная. Может, я разобралась бы лучше, но это еще неизвестно.

Нина готовила ленч.

Кукушка в часах над дверью кухни ожила: 12.30. Мэрилин не понравились бы эти часы.

Днем Кларенс почувствовал неодолимую сопливость, как будто принял снотворное. Мать предложила ему вздремнуть, так что он поднялся наверх, в свою комнату, намереваясь почитать, но через пять минут заснул. Он проспал три часа, умылся и спустился вниз. Отец только что вернулся домой:

— Привет, Клар! Чему мы обязаны такой честью?

— Мне надоел Нью-Йорк, — с улыбкой ответил Кларенс.

— Видишь, Ральф, — подхватила его мать, — мы не такие скучные, как Нью-Йорк.

— Если бы Нью-Йорк был таким уж интересным, я сам жил бы там, — ответил Ральф. — Здесь воздух не нектар, но дышится намного легче, чем в Нью-Йорке.

Обычный разговор. На обед было мясо, купленное у любимого мясника Мюллера, на Дитмар. Мать уверяла, что Кларенс никогда не ел такого высококачественного мяса в Нью-Йорке, даже в лучших ресторанах. Они оба решили, что он похудел. Как Мэрилин?

— Надеюсь, когда-нибудь ты доставишь нам удовольствие и познакомишь с ней, — сказал Ральф. — Ты не показывал нам даже фотографии. Неужели ни разу ее не запечатлел?

— Он же большей частью работает по ночам, а днем отсыпается, — вмешалась Нина.

— А если взять камеру со вспышкой?

В семь часов вечера в гостиной включили телевизор. Кларенс с отцом пили перед обедом пиво. Среди заключительных новостей прозвучало: «Сегодня в подъезде многоквартирного дома в Гринвич-Виллидж было найдено тело человека, опознанного как Кеннет Роважински, безработный, в прошлом строительный рабочий, пятидесяти одного года. Смерть наступила в результате ударов по голове. Преступник пока неизвестен». К концу сообщения комментатор понизил голос, как бы из искреннего уважения к покойному.