– Ты слишком добрая. – Он приподнял ее подбородок и тихонько, с какой-то грустью поцеловал в губы. – В отличие от меня, – ядовито добавил он, засунул руки в карманы и оглянулся на «феррари».

– Я бы так не сказала, – весело вставила она.

– Ты меня не знаешь, Джессика, – холодно ответил он.

Что с ним? – напряженно думала она. Его бросает из одной стороны в другую. Как он защищал ее весь день! А теперь снова окружил себя непробиваемой стеной.

Многое в Кольте Айронсе было непонятно Джессике.

Его, конечно, потрясла смерть невесты, но ведь прошло много лет, рана должна была затянуться. А враждебность по отношению к своей сестре? Может, это напускное и не стоит ничему верить?

В пятом часу все поехали в больницу. Кэрол уже перевели в отдельную палату; рядом с ее кроватью в кресле-каталке сидел Гарри.

– Дорогая… – Миссис Иванс кинулась к дочери, и только после множества уверений и слез порядок в палате был восстановлен.

– Ты напугала нас до смерти, – сказала Джессика, целуя Кэрол, и голос ее задрожал.

– Никаких слез! – воскликнул Гарри. Нога в гипсе, лицо бледное, но он сам был весел и оживлен. – Сказать им?

– Скажи. – Кэрол нежно улыбнулась мужчине, крепко державшему ее за руку.

– У меня объявление! – Гарри прокашлялся и сказал: – Я просил Кэрол стать моей женой, и она оказала мне честь, приняв…

– Поздравляю! – Миссис Иванс прослезилась, все кинулись обниматься и целоваться, и только Кольт, как заметила Джессика, делал это явно через силу.

В результате следующие десять минут словно растянулись для нее на десять часов: больно было чувствовать рядом с собой большого мрачного человека, который говорил то, что следует, улыбался, но смотрел отчужденными, холодными глазами. Мы для него – как насекомые под стеклом, с горечью думала она.

– Надо уходить, пока не пришла эта грозная медсестра и не выгнала нас. – Джессика встала и улыбнулась Кэрол и Гарри. – Я завтра позвоню. И я очень рада за вас.

Они ушли. Без слов прошли длинным, стерильно чистым коридором в холл и через стеклянную дверь вышли на прохладную вечернюю улицу.

Джессика сама не могла бы объяснить, почему так разозлилась. Это и смущало ее, и угнетало.

Она забралась в машину, но он, вместо того чтобы захлопнуть дверцу, наклонился, упершись руками в крышу, и спросил:

– Ну? Ты излучаешь горячие, мощные волны.

– Вот как?

– Именно так. В чем дело? Что тебя расстроило?

– Ты еще спрашиваешь? Мог хотя бы притвориться, что рад за них: они, слава Богу, объявили о помолвке.

– Гарри и Кэрол? Я рад за них. – Он был искренне удивлен.

– Еще бы.

Кольт нахмурился.

– Ты хочешь поругаться.

– Вот, значит, как ты думаешь обо мне? – Почему он остается равнодушным, когда у нее внутри все переворачивается? Счастье Кэрол и Гарри затронуло в ней глубоко спрятанную тоску. Ведь это так естественно – встретить человека, полюбить его, пожелать большего, чем мимолетные развлечения. Когда Джессика сказала Кольту о своей любви, тот заставил ее почувствовать себя ничтожеством, но, кажется, проблема не в ней…

– А что, разве я не прав? – язвительно спросил он.

– Что я хочу поругаться? Нет. Зато прав во всем, что касается тебя самого.

– Вот и поругались.

Он хочет показать, что забавляется, но ему не смешно, вдруг подумала она, проницательно вглядываясь в его лицо. Она была готова принять ответный удар.

Вопреки ожиданию он молча сел, завел мотор, проверил зеркальце заднего вида и выехал с больничного двора. Некоторое время они не разговаривали, и Джессика уже подумывала о том, как начать следующую атаку, лишь бы разрушить эту стену молчания, как вдруг он свернул на пустынную стоянку для пикников и заглушил мотор.

– Ты сходишь по мне с ума, я все понял.

Такого неожиданного поворота Джессика никак не ожидала. Пока она раздумывала, что ответить, он рванулся к ней и страстно сжал в своих объятиях. Ее сердце будто взорвалось, а тело растаяло от его ласк, и все ее чувства опять погрузились в тот странный мир, где существовал только он, его губы, руки, тело.

– Нет… – Она подняла руку, чтобы оттолкнуть Кольта, но он перехватил ее, сжал пальцы и поднял голову. Он бережно положил ее пальчики к себе на руку ладонью вверх, наклонился и поцеловал в запястье.

– Ты красивая, Джессика, красивая, трепетная, нежная. В тебе есть все, о чем может мечтать мужчина. – (Она прижалась к нему; их тела стремились, льнули друг к другу, но что-то было в его словах, какая-то интонация, что настораживало ее.) – Будет день, и ты станешь кому-то прекрасной женой.

Она все поняла, и даже раньше, чем Кольт успел осторожно высвободиться, задержав на мгновение руку в ее шелковистых волосах. Отвернувшись, он замкнулся и больше не произнес ни слова.

Это было прощание.

Джессика сидела в оцепенении, пока наконец, преодолев немоту, не задала свой вопрос.

– Что все это значит? – напряженно бросила она, впиваясь глазами в мрачный профиль Кольта. Она знала, о, она знала! Но пусть сам скажет!

– Лучше поедем. Надвигается буря.

– Плевать на бурю. – Он не уйдет от нее просто так – хладнокровный, рассудительный, все понимающий. В конце концов, они должны объясниться, к чему бы это ни привело. Под непробиваемой маской светскости таился настоящий Кольт. За последнее время он несколько раз открывался перед ней. Она видела его другим и знала, что настоящий Кольт – не этот жестокий человек, промышленный магнат и мультимиллионер. – Я ответила на твой вопрос. Теперь я жду ответа.

– Оставь, Джессика.

– Не могу, Я хочу знать, как ты можешь так целовать меня, а потом отворачиваться, будто это ничего не значит.

– Не значит. – (Она побледнела.) – Твой дядя это понимает, ты ведь видела, он ненавидит меня. Я не могу его обвинять за это. На его месте и я вел бы себя так же. Он знает меня.

– Он совершенно тебя не знает.

– Не надо, Джессика: это нам не поможет. Тебе нужен такой человек, как Гарри Брингейл. Хороший семьянин, который в девять уходит на работу, в пять возвращается, в выходные подстригает газон…

– Не говори за меня, что мне надо. Предоставь мне судить об этом.

– Тебе нужен молодой, чистый…

– Ты совсем не старый, – быстро сказала она. – Тридцать пять лет – вовсе не старость. – Она покраснела до корней волос, поняв, что сказала не то.

– Я вот здесь старый, – он показал на сердце. – Я постарел, когда был в твоем возрасте. Но это совсем другая история. Тебе это знать ни к чему.

– Скажи, – попросила она с мольбой в голосе.

– Нет. – Он покачал головой. – Черт возьми, женщина, чего ты хочешь? Ты отразила все мои попытки затащить тебя в постель, а когда я признал поражение…

– Не своди все до такого уровня! – Джессика сама себя не узнавала: спорит с тем, кто ей внятно объяснил, что все кончено. Но у Кольта ничего не бывает так однозначно. То, что она видела, скорее всего, был расчетливый обман, и тем более надо было докопаться до истины. – Я хочу узнать, что ты на самом деле думаешь.

– Кто скорее отгадает правду? Я давно оставил эти игры, Джессика.

– Правду, может быть, ты и оставил, а игры всё еще при тебе.

Серые глаза угрожающе сверкнули.

– Точно. А ты – прямолинейная деревенская простушка, не так ли? Из тех, кто печет хлеб и яблочные пироги и держит возле огня шлепанцы мужа. Что ж, соглашаюсь, Джессика, – мы с тобой полярно противоположны.

– Я этого не говорила. И я понятия не имею, как печь хлеб. – Щеки у нее пылали.

– Научишься. Ради любимого человека – научишься. – Казалось, он произнес свой худший обвинительный приговор.

Она задержала дыхание. О чем он?

– А что в этом плохого? – Для него Джессика выучилась бы не только печь хлеб, но и всему, что бы только он ни потребовал.

– Ничего плохого для того счастливчика, который получит жену вроде – тебя. Он будет тебя холить, лелеять…