Заплакала бабка, не о холсте с полтинником заплакала, - о внучке Тане.
А внучка тем временем - эх, скоро и зима пройдет! - Таня со слезами пеняла своему невенчанному мужу:
- Андрей... Что ж ты не женишься по-настоящему? Пойдем к венцу.
- Леригия мне не дозволяет, вера... Почитай-ка газеты-то...
- Живем порознь, как чужие. Ни работник ты в нашем доме, ни кто.
- Ха! - хакнул по-сердитому Андрей. - Я в согласье хоть завтра перейти жить к тебе. Хоть сей минут.
Григорий, войдя в избу, поймал ухом, крикнул:
- Я те перейду. Много таких мужьев поганых найдется...
Отлыниваешь ты, черт... Испакостил девку, да и...
- Она не девка. Она жена мне. Почитай-ка декрет.
- А подь ты с декретом-то!.. Декре-е-ет... Твое ли мужиковское дело декреты знать?.. Совесть-то есть ли у тебя аи нет?
- Дурак ты, Григорий, больше ничего.
С тем и ушел Андрей.
А Григорий стал ругать неистово: и бабку, и Татьяну, и советскую власть, и весь белый свет.
- Чего ж, тятя, разгневался? Ведь Андрей согласен жить, сам не пускаешь.
- И не пущу!.. Легко ли дело! Записались скрадом у какого-то Абрашки. Тьфу твоя свадьба чертова! Сводники проклятые... Иди к Андрюхе в избу, в гражданский брак!
- Давно бы ушла, да его старики меня не принимают.
И бабка накинулась:
- Сама виновата, вот что! Девкина честь на волоске висит, а потеряешь, так и канатом не привяжешь.
Таня упала на лавку, заплакала, завизжала как помешанная.
- Ага, родимчик! А ну-ка, бабка, кнут...
VII
Плыли весенние зори в небесах, сменяя одна другую. Дни становились длинными. С юга тянули журавли.
Татьяна никуда не выходила. Лицо ее скорбное, в пятнах, и мысли скорбные. Настасья щеголяла по весне в новых полсапожках, в желтой с разводами шали. За Настасью сватались парни и вдовцы. Отказывала.
У Андрея были крупные нелады со своим отцом: ходил пасмурный, задумчивый, к Татьяне заглядывал редко. Поругается с Григорьем и уйдет. И отец и Григорий напирали на него:
- Женись на девке по-настоящему, вокруг налоя.
- Я по декретам желаю жить, - говорил Андрей. - Раз новые права, надо уважать.
- Декрет-то твой, видать, в скрипучих полсапожках ходит...
Вот твой декрет, - хрипел Григорий, и глаза его наливались желчью. Андрей краснел.
Как-то Григорья не было дома, бабка Дарья тоже ушла - белье полоскать. Вернулась - нет внучки. Она в чистую половину: дверь на крючке.
- Открой!
Не отворяет. Забила бабку дрожь. Грохала-грохала, только стон из-за дверей. Бабка в огород, подставила к окну лестницу, влезла.
Татьяна корчилась в родах, грызла подушку и стонала.
- Ой ты, мнёшеньки! - заголосила бабка. - Она, паскуда, и дверь на крючок!.. Она, непутевая, задушить ладила ребенчишка-то... Ой, грех, грех... - И бабка поковыляла вон, руки вымыть.
А в сенцах Настасья полсапожками скрипит:
- Здравствуй, бабушка Дарья... Не забежала ль курочка моя к вам? Кого это задушить хотите? А?
- Тебя, желта шаль! Тебя, потаскуха! Не приваживай гражданских мужиков к себе. Уходи, уходи!
Вымыла бабка руки, принесла в чистую половину к изголовью Татьяны икону старинную, зажгла богову свечку четверговую, настежь ворота распахнула, чтоб было легче дите рожать - надо бы царские двери в алтаре, да некогда и опять к внучке, принимать новоявленного правнука.
В это время Андрей стоял пред Григорьем, сняв шапку, и, помигивая цыганскими глазами, говорил:
- Надумал я, дядя Григорий, папаша, нарушить декрет.
В церковь дак в церковь. В согласье я... А то мне дома голову отгрызли.
Григорий в гумне сошник к сохе прилаживал. Сурово выслушал Андрея, сказал:
- Дело.
Сели, закурили.
- Ты куда это собрался ехать?
- В лес, - сказал Андрей, - нехватка в дровах.
А меж тем младенец родился чуть жив и на другой день умер.
VIII
Хлопот, хлопот бабке Дарье. Взяла холст да полтинник серебряный, последний, пошла к попу. Отец Семен попробовал полтинник на зуб, пощупал холст, согласился. И в ночное время, крадучись, похоронили младенца на погосте.
Ночь была темная, теплая, поля дышали.
Бабка слегла, Григорий стал пить, Татьяна поправляться.
На третий день вечером Андрей встретился с Настасьей в кооперативе: вдова селедки покупала, Андрей - табак.
Защемило сердце у Андрея. А вдова чоботами скрипит, красуется, грудь так и выпирает. Андрей домой. Вдогонку Настасъин ведьмин скрип:
- Чтой-то загордился, Андрей? Когда свадьба-то?
- А тебе на что?
- Ну как же, поди пригласишь. Ну что, сынка или дочку
бог дал Татьяне?
- Чего мелешь! Я не знаю... Только что из лесу приехал.
- А ты сходи... Смотри, задушат... Слышала я, грешница...
Ой, нехорошо слышала...
Андрей сопел, дико озирался и, весь похолодевший, плелся по дороге как во сне.
- Пойдем чай пить... Под селедочку, - масляно заглянула в его глаза Настасья.
Как за ведьмой, неотрывно, против воли шел за вдовой Андрей. Она что-то говорила, он не слушал, весь был там, у Татьяны: и хотелось сына, и не хотелось, а на душе тоскливо, скверно, как пред большой бедой.
И только после первых петухов, развеселившись крепким вдовьим самогоном, шел Андрей вдоль села, примурлыкивая песню.
- Стой. Надо постучать.
На стук выглянул в окно Григорий.
- Здравствуй, папаша предбудущий!.. Тесть. А где гражданская жена? Сказывают, ребенок у вас. Где ребенок?
- Нет никакого ребенка.
- В каком случае нет? - покачиваясь, запыхтел Андрюха. - Есть!.. Только посмейте задушить с бабкой, прямо в тюрьму... Зна-а-ю, брат!
Караульная тетка бросила бить в колотушку, притаилась во тьме, слушает.
- Иди, парень, проспись, - сказал Григорий и стал закрывать окно.
Андрей вцепился в раму, заорал:
- Тогда даю письменный отпор: не желаю! Вот как... в порядке дня. Раз задушили - к чертям! Венчайся сам на ней...
Когда подошел к своей избе, как огнем опахнула его вдова Настасья: в глаза, в лоб, в губы исступленно целовала его, шепча:
- Миленький... Цветик алый... Отказался... Сама слышала...
Ну, теперь по гроб мой будешь.
IX
Андрей перебрался на жительство к вдове. Татьяна погрустила недолго: не любит и не любил ее Андрей. Ну что ж. Есть и другие хорошие ребята на примете. Мало ли красноармейцев возвратилось: разговоры, обхожденье, выправка. Вот это женихи!