Все купленное мой раб кое-как споласкивал холодной водой и загружал в бак, где в дни большой стирки обычно кипятил белье. Варил до готовности мяса. Иногда солил.

И кормил меня.

Я ел...

А что из достижений цивилизации Мурзик любил, так это телевизор. У них на угольной шахте был один, в бараке. Ловил только одну программу, центральную, по которой весь официоз гоняют. Но и там порой мелькало что-нибудь стоящее. Например, футбол. Или жизнь пляжных девочек. В футбол и пляжных девочек на шахте, понятное дело, не верили. Больше потешались над тем, как горазды врать телеведущие.

В мое отсутствие Мурзик разваливался на моем диване и бессмысленно пялился в телевизор. Смотрел все тридцать две программы, включая одну эламскую и две ашшурских - те шли на незнакомых Мурзику (да и мне) языках. Выяснилось это следующим образом.

Когда я стал плохо спать, мой раб вдруг заявил глубокомысленно:

- Господин, на вас навели порчу.

Я поперхнулся. Мурзик глядел на меня торжествующе.

- Порча это у вас, - повторил он. - Все признаки, это... налицо.

Я, наконец, обрел дар речи.

- Мурзик, ты хоть соображаешь, что говоришь?

- Ну...

Тут-то я и догадался, чем он занимается, пока я вкалываю в фирме "Энкиду" и в прямом смысле слова подставляю свою жопу под все удары.

- Что, в ящик пялишься? Программу "Час Оракула" смотришь?

Мурзик побледнел. Понял - не то что-то сморозил. Но отпираться не стал. Смысла уже не было.

- Ну... И еще "Тайное" и "Сокровенное", и "Руки Силы", и "Треугольник Власти", и "Коррекция судеб"...

Меня поразила даже не наглость моего раба. Меня поразило, что слово "коррекция" этот беглый каторжник выговорил без запинки.

Я сел. Диван сдавленно хрипнул подо мною.

- Ты... - вымолвил я.

И замолчал надолго.

Мурзик опустился передо мной на колени и заглянул мне в лицо снизу вверх, как собака.

- Господин, - сказал он, - а что, если это правда?..

- Что правда?

- Ну, все эти... коррекции... Вы ведь тоже у себя на работе предсказаниями занимаетесь...

Я закричал:

- Я занимаюсь не предсказаниями, ты, ублюдок! Я занимаюсь прогнозированием! Понял? Прогнозированием! Наша методика, основанная на глубоком погружении в технологию древних, абсолютно научна!

Мурзик кивал на каждое мое слово. Когда я выдохся, сказал проникновенно:

- Так ведь эти, которые в телевизоре, то же самое говорят. Научная эта...

- Методика, - машинально подсказал я.

- И древнее все... Смерть какое древнее... А на вас порчу навели, господин, все приметы налицо, как говорится, очевидно безоружным глазом... С лица бледный, спите плохо, беспокойно... Раздражительны, быстро утомляетесь... Вчерась по морде меня просто так заехали, для душевного расслабления - думаете, я не понимаю? У нас на руднике, еще в Свинцовом, был один варнак, его туда для наказания сослали, - он говорил: бывало, такая тоска накатит, пойдешь, зарежешь кого-нибудь - и легче делается...

У меня не было сил даже просто ему по морде дать, чтобы замолчал. Я вынужденно слушал. А Мурзик, насосавшись тех помоев, какими щедро поливали его из телевизора, невозбранно разливался соловушкой.

- Может, оно, конечно, и родовая это у вас порча, какая еще от дедов-прадедов в унаследование досталась, но мне-то думается - сглазил вас кто-то недобрый. Позавидовал да сглазил... Может, дворник наш? Ух, злющий да завидущий... Вы-то его и не замечаете... Так, вьется кто-то под ногами с метлой. А я примечаю: нехороший у него глаз, очень нехороший... Как глянет, бывало, вслед, так аж ноги подогнутся - такая сила у него во взгляде...

Я молчал, собираясь с силами.

И собрался.

Ка-ак разину рот!

Ка-ак взреву полковым фельдфебелем:

- Ма-а-а-лчаттть!..

И сам даже себе удивился.

Тишина после этого зазвенела, прошлась по всем стеклам, аж буфет на кухне тронула - рюмки звякнули.

- Ух... - прошептал Мурзик восхищенно. И принялся мои ботинки расшнуровывать.

Я улегся на диван и стал думать о чем-нибудь приятном. Что-нибудь приятное на ум не шло. А вертелись назойливо мурзиковы соображения насчет порчи.

Дворник - это, конечно, полная чушь. Это на Мурзика дворник смотрит неодобрительно. А на меня он вообще не смотрит. Не того полета птица. Дети в песочнице - они тоже не на взрослых смотрят, взрослые для них - только ноги в брюках, дети - они на детей смотрят.

Но вот проклятие... порча... Слова-то какие нехорошие... И этот странный сон, когда я вдруг заговорил на непонятном языке... На нас сразу после того в суд подали, и мы с Ицхаком почти забыли про тот случай. А случай - он, между прочим, с тех пор никуда не делся. На пленку записан.

Я велел подать магнитофон. Поставил кассету.

"Арргх!.." - с готовностью прогневался я из стереоколонки.

А тот я, что был простерт на диване, глядел в потолок и страдал. Да, что-то во мне ощутимо испортилось. Будто пружинка какая-то в механизме сдвинулась. И непонятно, когда и как.

- Арргх!.. - неожиданно выговорил я вслух в унисон записи. И тотчас же мне полегчало. Прибавилось решимости и уверенности. - Л'гхма! - рявкнул я. Глаза у меня засверкали.

Я не знал, что такое "л'гхама", но слово было энергичное. Радостное даже. Я попробовал на вкус еще несколько: "Ирр-кка! Энк н'хгрр-ааа!" И засмеялся.

Мой раб глядел на меня с благоговейным ужасом. Неожиданно я понял, что произношу эти слова без заминки. Они подозрительно легко сходили с моего языка. Как будто мне уже приходилось разговаривать на этом нечеловеческом наречии.

- Мурзик! - вскричал я, озоруя. - Гнанн-орра!

Устрашенный Мурзик безмолвно повалился на колени. А я, довольный, захихикал на диване. Я чувствовал себя грозным и ужасным. И Мурзик чувствовал меня таким же.

- А знаешь что, ты, говорящее орудие, - обратился я к своему рабу, давай, тащи меня к своим колдунам-экстрасенсам. Я им покажу порчу и родовое проклятие, арргхх!..

Назавтра я сказался больным, довольно натурально похрипел в телефон Ицхаку, а когда он посмел усомниться, надрывно закашлялся. Ицхак озаботился моим здоровьем и велел мне как следует отлежаться.

Я сказал, что простудился, подставляя свою драгоценную жопу всем ветрам. Я сказал, что пострадал через усердие на работе. Я сказал, что мне, как заболевшему на боевом посту, полагается оплата за счет фирмы всех потребных мне лекарств.