Я снова морщу мозги, стараясь додумать мысль до конца, и рука моя инстинктивно тянется к макушке, но тиликанье снова усиливается, и я отдергиваю руку, вспоминая, что вот где-где, а на улице-то уж точно не стоит трогать себя за здесь.

Старика обогнали юнцы-гэпы. Практически не обратив внимания на происшествие, они поспешили убраться в ближайшее парадное. Мне показалось, что как раз эти должны быть адептами «коричневого». Нужно будет пробить подъезд на предмет барыги. Если тут не дешевле, то уж точно ближе к обитали. К тому же Фимоза, чертова КСРка, пропала куда-то. Так-то она мне всегда таскала «корье». Я спас ей жизнь, как-то раз дернув за ногу во время установки уровня, ну она и ублажала меня. Не даром, конечно. Даром она только один раз принесла «коричневый». Впервые. Ну, сразу после того, как в живых осталась. А потом, конечно, за деньги, но с большой скидкой.

Старик наконец-то скрылся за углом, и больше прохожих не было.

Я полежал еще пару минут, обдумывая, как бы хорошо было научиться передвигаться ползком. Ползают же змеи и ящерицы, почему бы и мне не освоить эту технику. Я еще молод, у меня могло бы что-нибудь получиться. А к старости основать школу Змеи. Благодарные потомки гордились бы мной. На дверях дворницкой повесили бы мемориальный экран, может быть, даже «голяк», как Пелевину. И гэпы собирались бы на ступеньках позакидываться «коричневым». Взрослые люди могут и у себя в обитали «коричневеть», а вот гэпам — я вспомнил свое совсем недавнее прошлое — хуже. До шестнадцати лет даже «краснеть» запрещено, а уж о «коричневом» и говорить-то.

«Но! — ухмыльнулся я. — Не думать! Хотя и думать тоже запрещено, но кто ж узнает?»

Вообще-то на «краснеж» практически закрывают глаза, потому как «красное» выбивает из головы трудака всякие ненужные мысли и работается под него исключительно. А главное в жизни для взрослого четэ — ОПТ (общественно-полезный труд) на благо ЖП (жизненного процесса). Так что главная кара злостного «краснежника» — угрызения совести и провалы в памяти с утра.

А вот за «коричневое» придется туго. Можно и на слой ниже опуститься.

В газетах, правда, пишут, что «красное», как, впрочем, и «коричневое», вредит здоровью. Вредит, вредит… Это так. Кто не без греха? Севка Прошкец вон секретарь, и то иногда «краснеет». Хотя сам же говорит, что допинги портят здоровье, а здоровье четэ принадлежит государству, так же как и сам четэ. Весь, с говном и мозгами (если они есть). Стало быть, принимая доп не для пользы труда, ЧТ совершает преступление против госсобственности. Ясно? Ясно-то ясно, да… Долбануть бы «коричневого», трамтарарам! Да вот что-то Фимоза моя куда-то исчезла.

Поразмыслив так, я наконец-то поднялся на ноги и направился к трупакам. Их было два. Перец моего возраста с клевым долбилом на голове и коммерческая сексуальная работница (КСРка). Долбило еще продолжало долбить, простите мне эту игру слов, а в стеклянных глазах парня уже отражались звезды фонарей, вибрирующие холодом неона на чугунном перекрытии слоя. Из головы терпельца вытекал густой кровавый сироп. Здорово, видать, он припечатался черепком. Со всего маху упал. Ладно не обделался. Кровь — не дерьмо, душиком смоет.

И тут я, внутренне покраснев, подумал: в «Кодексе» написано, что живой трудак не может прикоснуться к своей макушке и макушке другого трудака, а насчет трупа ничего не написано! Я уже собираюсь превратить мысль в действие, но тут макушка моя просто взрывается дурацким визгом.

И я на секунду замираю. Вот я тормоз! Правильно, что меня направили в дворники. На заводе, где собирают роботов, я бы точно не смог работать.

Ладно, пора приступать к уборке…

Юбка коммерческой сексуальной работницы бесстыдно задралась, и я мог оценить профессиональные данные по достоинству. Мне бы такие, я бы не собирал трупаков по тротуарам. К сожалению, я не очень хорошо сложен по местным понятиям.

Мне всегда было интересно, что думают люди, когда их срубает аннулятором, поэтому я заглядываю в их глаза, после того как. Трудак с долбаком на голове смотрел в потолок нашего нижнего слоя умиротворенно, как и положено четэ, знающему, что его сухой остаток, то есть тело, пойдет на благо Глобальной Системы Заводов (ГСЗ), а в конечном счете на обеспечение жизненного процесса (ОЖП). И это есть счастье для четэ. Счастье четэ в том, чтобы быть полезным. А живой он или мертвый — какая разница?

Я перевернул тоненькое тело КСРки. В ее глазах застыло разочарование. И обида. Мне дико понравилась эта мордашка — пухлые губки, ресницы длинные. Обида была к лицу КСР, добавляла трогательности. И маленькие сисечки под маечкой, купленной у фарцов, тоже прибавляли трогательности. Такие беззащитные сисечки. Изумительные. Казалось, что КСР сбежала с детского комбината. «Я всегда хотел иметь такое же тело, — подумал я и озадачился. — А может быть… хотела !»

Конечно в «Кодексе честного труженика» написано, когда и кому надо говорить о себе в женском роде, но есть тонкие моменты… Вот, например, я хорошо понимаю, что когда мы с Прошкецом кувыркаемся, то, конечно, я буду говорить «хотела», «пошла», «съела» и т.п., а вот когда я просто завидую телу КСР женского рода, то я завидую как кто? А с другой стороны, в «Кодексе» четко записано, что сексуальный работник, независимо от его биологического рода, должен говорить о себе в женском роде, потому как исторически сложилось так, что раньше бабы позволяли с собой подурить в обмен на то, чтобы мужики им денег дали или шмотья какого. Но это было давно и неправда. Сейчас этим зарабатывают и те и другие, хотя уже ни тех, ни других не осталось. А есть только честные трудаки и коммерческие сексуальные работницы и работники. Вот так и говорят: «Работник пошла, работница получила…» Трудно мне все это понять. Трудно. Ну так я и работаю дворником, а те, кто все это понимает, работают, как Севка, секретарями или на заводе роботов собирают.

Я вздохнул, последний раз окидывая парочку взглядом.

Они лежали так, будто сигнал аннулятора застал их в объятиях. Конечно, в долбиле, да еще с такой хорошенькой КСР, не то что сирены не услышишь — разлом реактора можно прохлебать. Дураки! Что за экстремальный секс — на улице целоваться? Трудно, что ли, во двор зайти? Или в обитали устроиться? Чего проще. Там и душик есть, и кроватка. Вроде не гэпы на вид.

Я сходил в подсобку за санпленкой.

Вернулся.

Вовремя вернулся. К моим подопечным как раз подбирались бомжи-сиамы, один уже протянул грязную шестерню к блестящему долбилу, второй примеривался — не отыметь ли напоследок коммерческую сексуальную работницу.

— Отвали, — лениво посоветовал я уродам и для убеждения показал «аларм-браслет» на запястье. — Долбило — моя добыча.

Сиамы, хихикая, отвалили на трех общих ногах. Я вздохнул. Ленивые они такие, потому что знают: ночью опять мусора навалят, и они свое возьмут. Меня, конечно, оштрафуют, если менты увидят, что сиамы трупы потрошат, но я надеюсь, что это случится не на моем участке.

Сиамы углубились в кабельный люк.

«Вот менты! — подумал я беззлобно, не то завидуя, не то досадуя. — За „коричневое“ честного трудака живо распотрошат, а эти скачут на своих трех. Где бабло-то берут? Они хоть и уроды, но жрать-то им тоже надо. Ладно, шмотье они с трупаков снимают. А жрань-то? Жрань-то где они берут?»

Наверняка близняшки стучат в мусарню, у кого есть «коричневое», а менты им сухим пайком, ну и безопасность опять же. Наверняка там, в люке, дыра в нижний уровень, где «коричневое» варят. Там, наверное, варят. Черт! Осенило меня. Сиамы же и приносят его! Куда проще! И приносят, и стучат сами на тех, кто бабло зажимает или как-нибудь не так себя ведет.

«Логично, но нереально, — подумал я. — Нельзя думать такие мысли. Будет плохо».

Я направил очко браслета на зрачок парня, а потом на зрачок КСР, чтобы считать коды пребывания для передачи в глобальную Сеть. Браслет пискнул, сообщая об успешном завершении операции, и я принялся упаковывать парочку в зеленые коконы из санпленки.