Здравствуй, Царевич. Прости, что написала тебе это письмо. Но я полюбила тебя всем сердцем. Хоть я и не знаю, как ты выглядишь, но я понимаю, что ты самый смелый, независимый и красивый на свете мальчик. Я буду любить тебя вечно, пусть даже мы некогда не встретимся. Мне всего 12 лет, но блогадоря тебе я уже знаю, что такое настоясщая любовь. Пришли мне, пожалуйста, свою фотку.
Тем временем Митяй рассказывал в подробностях, как нашлась Ася:
— Короче, залезаю по вентиляхе на нижний уровень бомбарика и сразу понимаю: на нижнем лэвеле, возле печки-раздолбайки что-то белеется… Пошарил фонариком и вижу: есть контакт! Платьице девчачье, даже искорки заблестели. Сначала децл испугался: а вдруг… мёртвая уже? Потом сообразил: не-а, не мёртвая. Шевелится, руку под голову подложила. Короче, спит. Ну, короче, я её по плечу потюкал: вставай, говорю, кудрявая. Пойдём отсюда, пока бомжики не набежали… Она как подскочит и давай визжать — у меня чуть башню не вынесло. Я у неё спрашиваю: «Эй, мать! Ты как сюда попала?» А она только головой мотает: ничего типа не помню, полная анестезия.
— Амнезия, — строго поправил Мозг.
— Как из Георгиевского зала выбежала она тоже не помнит? — тихо спросил Петруша.
— Через пень-колоду вспомнила, что сначала рванула сдуру по коридору, куда глаза глядят. Очутилась в пафосном туалете, где сплошной хрусталь.
— Это в Кремлёвском дворце, — прислушался Ваня. — На первом этаже, кажется.
— Однако из туалета она тоже выскочила пулей, потому что, типа, ей противно было себя в зеркалах видеть. Говорит, — вся зарёванная дура была, в расфуфыренном платье»… Короче, депресняк у девочки нагноился. Ну вот, побежала она дальше — и напоролась на солдатика в форме.
— Не может быть, — удивился Царицын, — из кремлёвских её никто не видел!
— Понятно, что не видел, — усмехнулся Митяй. — Ибо солдатик спал у магнитной рамки, как хорёк в декабре. Причём стоя! Она мимо него проскочила по-быстрому, боялась, проснётся. Добежала до лифта, хотела поехать наверх, да только лифт её привёз… в подвал. Обратно — не выбраться, потому как в подвале вместо кнопки — замочек для ключика. Известная фенька…
— Видать, попала в подземный переход между Большим Кремлёвским дворцом и административными корпусами, — понимающе кивнул Ваня. — Любопытно.
— Эх, туда бы заброситься… побродить под Кремлём!.. — мечтательно простонал кто-то из муравьиных братьев. — Я в книжках читал, что там старые подземелья остались, ещё со времён Ивана Грозного…
— Дальше — самое прикольное, — подмигнул диггер. — Вышла наша красавица из лифта: страшно, вокруг темно, ящики какие-то громоздятся. Короче, заплакала. Побежала по подземным коридорчикам. Потом страшно стало, в обморок плюхнулась. Очнулась уже в бомбарике, и вроде какой-то старичок за ней ухаживал, типа одеяльце поправлял. Одеяльце и правда имелось, сам видел. И печка ещё тёплая была, я трогал.
— Девочку сдали врачам, как было велено? — уточнил Ваня.
— Ясный перец, — утвердительно кивнул Митяй. — На «скоряге» увезли, в Центральную клиническую. На воспаление лёгких проверять…
Ваня подумал, что хорошо будет сегодня приехать к Асе в больницу. Привезти ей целый мешок всяких вкусностей и сказать что-то самое-пресамое ласковое, прощения попросить. И снова увидеть счастливые глазки:
«Ванечка, я ни чуточки не обижаюсь! Это вы простите… я всех напугала…»
Решено. Нынче же поедет в Центральную клиническую больницу. И привезёт Асе охапку белых-белых цветочков, её любимых. Забыл, как называются.
Сегодня у Аси был трудный день. С утра к ней в больницу приехала делегация из детского дома. Воспитательница Тамара Анисимовна, Асина подруга, Таня Белкина, и преподаватель воскресной школы, куда Ася ходит уже третий год, Михаил Степанович. Все дружно принялись её развлекать. Врач попросил: с Асей только о весёлом, девочка после стресса, возможна депрессия. Тамара Анисимовна стала рассказывать о предстоящей летом теплоходной поездке по Волге. Детдому выделили несколько путёвок. Таня Белкина хихикала невпопад и смотрела на Асю жалостливо. А Михаил Степанович всё повторял, что уныние — грех и православным унывать негоже. Так что «давай, бери себя в руки».
…Ася не хотела никого видеть. Но она вежливо приняла гостинцы: пакет с мандаринами, баночку мёда, коробку конфет. Вежливо улыбалась, отвечала на вопросы. Вообще старалась как могла. А на душе скребли кошки.
Только ушли, явился молоденький милиционер, он, правда, очень торопился, заставил подписать какой-то протокол, что всё обошлось, что гражданка Анастасия Рыкова не имеет никаких претензий.
Ушёл и он. И, отвернувшись к стеночке, накрывшись тонким больничным одеялом, Ася в который раз похлюпала носом своей горемычной детдомовской судьбе. Она вспомнила маму, которая умерла, когда Ася только пошла в первый класс.
Мама была женщиной неласковой, замотанной, она всё время говорила Асе: «Мне некогда». Погулять — некогда, книжку почитать — некогда. Мама работала на двух работах, чтобы прокормить Асю и её старшего брата Гену. Папа пил. Он не дрался, не дебоширил, он просто молча уносил из дома вещи и пропадал на несколько дней. Потом мама долго лежала в больнице.
Отец приехал к ней всего один раз и исчез. На похороны мамы он пришёл, напился и плакал, а через два дня унес из дома Асину шубку и исчез надолго. Отец ненамного пережил маму. Он окончательно спился и замёрз у детской песочницы, что напротив их дома. Брат Гена рано попал в тюрьму. Вместе с приятелем избил бомжа, тот от побоев скончался. Этсидел, но вскоре попался на продаже наркотиков. Опять сидел. Потом сел на иглу и умер от передозировки. Вот такая она, горькая Асина жизнь. В детском доме она с семи лет, одна как перст во всём свете. Где-то под Самарой у неё есть тётя, но у той свои заморочки. Один сын женился-развёлся, другой пьёт, не до Аси, открыточку пришлёт на Новый год и на том спасибо.
Израненное на весёлом Кремлёвском балу Асино сердце здесь, в больнице, болело нестерпимо. Она будто впервые видела себя со стороны: неудачница, никому ненужная, одна во всем свете, детдомовка. Она вспомнила, как её обряжали на Кремлёвский бал. Директор детдома сама ездила в канцелярию Президентского фонда, получила «комплект одежды для участия в новогоднем бале…» Воздушное платье с блёстками, туфельки, даже браслетик и веер. В этом комплекте она и предстала пред синими очами Царевича. И ей показалось… Ей показалось, что Ваня… Ваня с нежностью смотрел на неё. После их возвращения из страшного Мерлина они виделись редко, созванивались иногда, с праздниками друг друга поздравляли. А потом стали собираться в особняке в кружке выжигателей.
Ася всегда немного стеснялась, когда виделась с Ваней. Она понимала: Иван — любимец девочек, он вообще любимец, баловень судьбы. Разве когда-нибудь он обратит внимание на маленькую невзрачную Асю, детдомовку, дочь алкоголика, сестру наркомана? А он обратил. Он так обрадовался ей на балу, подошёл, пригласил на танец. Асино сердце летало и кружилось по кремлевскому паркету вместе с ней. Она не верила своим глазам: Ваня Царицын и она, Ася! Ваня Царицын из всех красавиц в умопомрачительных нарядах предпочел её, детдомовку Асю в «комплекте одежды для участия…»
Только вдруг померк белый свет. И яркие люстры Кремлёвского дворца потускнели. Заколка лилия…Господи! Как больно вспоминать! Ася сама подошла к Ване, сама пригласила его на танец, ведь он сказал ей, что они танцуют ещё. А он — отвернулся. Он скользнул по ней равнодушным взглядом и отвернулся. Конечно, кто она? Детдомовка…
Она выбежада из зала и, ничего не соображая, летела куда-то в своих лёгких бальных туфельках. Уже потом, когда силы оставили её, она почувствовала холод. А до этого — жар. Такой жар в груди, вздохнуть страшно. Потом, уже в больнице, молодой врач, очкастый и грубый, скажет ей, капая в стакан что-то приторно-сладкое: