Он сообразил, что нужно делать, и начал снимать одежду. Протянул убийце куртку, словно защищаясь ею, моля о пощаде, и оттягивая страшный конец… Только бы выиграть время… Убежать из этого проклятого места… Домой, в постель… Забиться под одеяло… Отогнать кошмар…

В одном он был прав. Покорность, с которой он отдал свою одежду, помогла ему выиграть время. Он жил еще четырнадцать секунд.

Ровно двадцать четыре минуты спустя после событий, описанных в свойственной нашему измерению линейной прогрессии времени, и в восьми километрах от обсерватории Гриффит-Парк в воздухе вновь повисло странное напряжение.

На этот раз воздух сгустился над переулочком позади Бродвея. Приблизительно в том месте, где Бродвей пересекается с Седьмой улицей. Первыми из окрестных обитателей, почувствовавшими неладное, были крысы. По этому случаю временно прекратив опустошительные набеги на помойки, крысы принялись недоуменно принюхиваться. Неясное, едва уловимое обещание угрозы почуяли они в воздухе. Когда же переулок осветился слабым сиянием, непохожим на обычную предгрозовую вспышку, а больше напоминающим призрачное сверкание молнии над бескрайней поверхностью океана, полчища крыс, побросав драгоценную добычу, со всех ног понеслись в убежища.

Отвратительное шуршание крыс по листу мокрого картона разбудило Бенджамина Шанца, пребывавшего в состоянии длительного пьяного забытья. Картонный лист служил ему и крышей, и защитой от непогоды. Шанц продрал глаза и грязно выругался, пригрозив кулаком неизвестно кому. Потом опять скрючился, приноравливаясь к своему жесткому ложу и, невразумительно бормоча, заснул.

В просвет между зданиями виднелись блестящие стеклом и металлом круглые башни отеля «Бонавентура». Всего четыре больших дома отделяли жалкое пристанище Шанца от роскошного отеля, который представлялся опустившемуся забулдыге видением, пришедшим из мира иного, бесконечно удаленного во времени и пространстве от его собственного одинокого и никчемного существования. В редкие минуты просветления Бен занимался тем, что размышлял о превратностях подлой судьбы, которая и без того попинала его в жизни, забросив в конце концов на эту мусорную свалку. А ведь один из его дружков по колледжу, подумать только, сейчас подвизается на большой киностудии. Главным администратором. Вот она, судьба!

Состояние, в котором он находился в эту минуту, было весьма далеко от просветления. Ветер, налетевший неизвестно откуда, давно уже низко и натужно гудел над его картонной хибарой, а он все еще не замечал ни зловещего потрескивания в воздухе, ни ураганных порывов, взметнувших вверх кучи тряпья и обрывки газет, ни удивительного алого свечения, заливавшего переулок. Легкое потрескивание, раздававшееся отовсюду, превратилось в завывающий шум помех гигантского радиоприемника. Мусор, поднятый ветром, закружило в сумасшедшем водовороте.

Шанц опомнился лишь когда снесло его картонную крышу. Он скорчился, зажмурил глаза и заткнул уши, чтобы не видеть, как багряные языки молний лижут политую дождем каменную стену, жадно извиваясь в поисках любого металлического предмета. Молния, точно живая, перекидывалась на заржавевшие пожарные лестницы, и, обезумев, металась вверх и вниз по водосточным трубам. Над домами переулка расцветали огни святого Эльма [электрический разряд в атмосфере в форме светящихся пучков, возникающих на концах высоких предметов при большой напряженности электрического поля]. Гудение помех переросло в невыносимый рев, который едва выдерживали барабанные перепонки. Оконные стекла разлетались вдребезги, низвергаясь внутрь помещений каскадом осколков. Адский вой сигнальной сирены довершал свистопляску.

Бен был не робкого десятка. Всякого, слава Богу, повидал на своем веку. Но в такую переделку попал впервые. Предрассветное небо осветилось пожаром искр, спустя долю секунды громыхнул чудовищный взрыв.

Когда хронопортация завершилась, и Кайл Риз, пройдя во встречном направлении временной континуум, материализовался в нужной точке пространства и времени, траектория его движения сместилась. Тело Кайла Риза обрело свои очертания на высоте двух метров от земли. Несколько секунд он висел в воздухе, покуда сила тяжести не потянула его вниз, и он не упал на мокрый асфальт.

Обнаженный, дрожащий от холода, он лежал, подобрав под себя колени и закрыв глаза. Судорога, которой свело мышцы, не давала ему распрямиться.

Как только произошел взрыв, сплошная стена неумолкаемого гула, окружавшая зону хронопортации, исчезла. Гудение стихло, и только шуршание бумаги, неспешно, плавно оседавшей на землю, напоминало о только что бушевавшем здесь огненном вихре.

Первым ощущением Риза был отвратительный запах сгоревших волос. От этого запаха он задыхался. Боль пронизывала каждую клеточку его тела. Его не предупредили, что это будет вот так. А, может быть, они сами не знают? Какая адская боль!

Он сделал неглубокий вздох. Собирался с силами, потихонечку, малыми порциями впуская в себя перенасыщенный озоном воздух. И лишь освоившись, вдохнул по-настоящему. Самым неприятным при переброске — чувство переполненности воздухом. Казалось, все твои внутренности надуло и подвело вверх, к самому горлу. Наконец-то и это прошло. Он открыл глаза, но призрачное мелькание космических сполохов все еще заслоняло от него картину ночного города.

Мало-помалу острота пережитого начала стираться. Срабатывали механизмы самозащиты организма. Память не в состоянии длительное время сохранять образы такой яркости, которая превышает порог человеческого восприятия. С чем сравнить то, что он испытал? С падением в шахту бездонного лифта. Ноги у тебя перетянуты проводом, по которому пропущен ток высокого напряжения, и в одну секунду ты весь вспыхиваешь, точно лампа в тысячу свечей. Горящий напалм обжигает тебе легкие.

Прохладные струи дождя смывали болезненные воспоминания, заставляя встряхнуться. Сосредоточиться на том, ради чего он здесь. Он встал на колени, упершись в асфальт руками, и оставался так, распростертый, словно в смиренной мольбе, до тех пор, пока земля не перестала ходить ходуном. Мелкие, острые камешки царапали ладони. Пусть! По крайней мере, все это земное, настоящее. Не как в том полете на грани между бытием и небытием.

Риз поднял взгляд и увидел… глаза, изумленно уставившиеся на него поверх кучи хлама. Если бы не эти блестящие глаза, Шанц в своем тряпье, немытый и нечесаный, мог бы вполне сойти за ворох рухляди.

Риз понял, что этот опустившийся пьяница не опасен. На него можно не обращать внимания.

«Шевелись, Риз, — мысленно подгонял он себя. — Вставай, солдат. Хватит валяться! В путь». Чтобы выпрямиться во весь рост, ему пришлось напрячься. Ноги еще не слушались его, когда он, пошатываясь, отошел с открытого места в густую, спасительную тень. И хоть с момента его появления здесь прошло всего несколько минут, он не перестал ругать себя за дурацкую медлительность, за то, что слишком долго провалялся, собираясь с силами. Он внимательно осмотрелся. Дома, дома. Бетон, кирпич. Стекла целы. Улицы освещены. В дальнем конце переулка мелькание желтоватых и красных огоньков. Неужели это автомобили? Довоенная Америка. Прекрасно!

Он задумчиво потер ссадину на плече. Кожа содрана. Этим местом он проехался по асфальту. Материализация началась слишком высоко над землей. Техники что-то не рассчитали. Времени у них было в обрез, и они не успели досконально изучить приборы темпорального перемещения, а уж тем более, настроить их как следует. Могло быть и хуже. Скажем, материализуешься и видишь, что тебя по колено вдавило в асфальт.

Тело его покрывали остатки белого порошка, который применялся для улучшения проводимости. Он принялся стирать разводы мокрой ладонью.

Его дело солдатское. Вопросов он не задавал. Сказали — снимай одежду. Ладно. Сказали — пойдешь один. Раз надо, значит надо. Не разрешили взять с собой оружие. Еще чего! Ну уж нет. И тут пришлось подчиниться. Металл, говорят, не поддается хронопортации. Черт с ним! Он простой боец, техникам виднее. А жаль, что у него нет оружия. Пальцы непроизвольно сжались, будто он держал в руках свой плазменный излучатель «вестингауз М-25».