А Синичкина не пила, она была бледна и по-прежнему о чем-то своем думала. Проникнувшись ее неподдельной грустью, я попытался утешить девушку, но она, недоуменно взглянув, отодвинулась. А потом вовсе свернулась калачиком и мгновенно уснула.

Обиженный ее недружелюбием, я выпил один за другим два стакана, устроился рядом с девушкой и, поворочавшись минут пятнадцать, задремал.

...Сначала мне снилась дочка Лена. Она спрашивала у Ольги, где ее папа. Ольга отвечала, что он уехал далеко-далеко работать и вернется очень нескоро. Лена не поверила, сжала кулачки и сказала:

– Я знаю, что ты прогнала папу! Он не мог уйти от меня сам!

Ольга отвечала, что папа не может жить спокойно, как все люди, и она устала от него.

– Если ты не вернешь его, то я быстро-быстро вырасту и уеду его искать, – выкрикнула Лена и убежала в темноту.

В темноте был я. Не говоря ни слова, дочь подошла ко мне, взяла за руку и куда-то потащила.

Сон прервала Синичкина – рука девушки мягко легла мне на грудь. "Вот ведь ведьма, с дочкой разлучила, во сне разлучила, – подумал я, обозревая нежные пальчики с тщательно ухоженными коготками (один, на указательном пальце, был обломан). Как бы в ответ рука лениво заскользила вниз и завершила путь там, где я никак не ожидал ее видеть. Хозяин той части моего тела, оказавшись под "крышей", сначала сжался от неожиданности, но потом пришел в себя и начал медленно, но верно подниматься "на ноги". Ощутив ладонью твердость, рука Синичкиной исследовала ее неспешными сонными движениями. И сделала это так проникновенно, что я, моментально загоревшись, придвинулся к девушке и поцеловал ее в губы.

И услышал недовольное: "Отстань..."

Я не успел расстроиться, по крайней мере, по этому поводу: с устья рассечки-чайханы кто-то презрительно хмыкнул. Обернувшись, я увидел сначала собранного в кулак Полковника, а потом и такой понятный пистолет в его твердой руке.

Когда на его хозяина положения засияла издевательская улыбка, я запустил в нее подушкой.

Одной подушкой в логове Али-Бабая стало меньше.

После того, как пух осел, Полковник умело связал Синичкиной руки за спиной и, приказав ей сидеть смирно, повел меня в тюрьму подземного араба.

В последние несколько лет мне удалось научиться не рефлексировать по поводу неудач и дефолтов, особенно если они продолжаются в Present Continuous Tens. И пока мы шли, я не пенял на судьбу, а пытался выяснить судьбу Сашки Кучкина, а также кто и зачем прикончил Веретенникова.

– Александр Сергеевич присоединился к нашей компании, – словоохотливо начал разъяснять Полковник ситуацию. – А вот Валерий Анатольевич скоропостижно скончался от полученных ран...

– Скончался? – повернулся я, чтобы увидеть перед своим носом ствол пистолета.

– Да, понимаешь, скончался, – вздохнул полковник. – Видишь ли, я ошибочно решил, что следом за ним идешь ты, идешь, чтобы, значит, неожиданно на нас напасть; и решил не рисковать...

Я до сих пор до мельчайших подробностей помню этот эпизод. Узкий штрек, бугристые стены в рудничной пыли, Полковник с "Гюрзой" в одной руке и керосиновой лампой в другой. И его лицо, подсвеченное снизу керосиновой лампой. И глаза. Глаза человека, предпочитающего убийство риску.

– Не любишь ты нашего брата, чекиста... – расшифровал Вольдемар Владимирович мой взгляд.

– Не люблю, – согласился я, возобновив движение. – И знаете почему?

– Почему? – спросил Полковник, интонацией показывая, что мое мнение по этому поводу чрезвычайно ему интересно.

– Да потому что мне кажется, что, будь я гэбэшником, я стал бы таким же, как вы, даже жестче и циничнее...

– Или был бы уволен за несоответствие...

– Совершенно верно. Органы – эта та структура, несомненно, нужная структура, попадая в которую, люди должны идти до конца, любыми средствами решая стоящие перед ними задачи. А я не люблю структур, в которых надо идти до конца, не люблю ситуаций, в которых надо идти до конца... Потому что в конце всегда одно дерьмо. Куда лучше просто ходить по горам и между ними, ходить, поднимаясь время от времени на вершины.

– Кстати, ты знаешь, что практически все твои родственники были врагами народа? – улыбнулся полковник, не желая продолжать разговор в наметившемся русле. – Я перед отъездом наводил справки.

– Нет, – буркнул я. – Родители мне ничего не рассказывали.

– Да потому не рассказывали, что свою трудовую биографию твой дед начал с банального лесоповала. А другие родственнички у тебя с одной стороны были белоказаками, а с другой все сплошь кулаками и того хуже. Мы с ними славно поработали... Тетка у тебя одна в детдоме сохранилась, да два деда, и то, потому что в Среднюю Азию вовремя сбежали.

– Тетка... Стрельцова Мария что ли?

– Да... Кстати, ты знаешь от кого у нее эта фамилия?

– Она говорила, что в детдоме ее так назвали.

– Да нет... От Эдика Стрельцова она. Тетка твоя наследницей заводов-пароходов была, но ничего у нее с футболистом не получилось, потому как от миллионеров-родителей ей один фанерный чемоданчик достался. И неудобная биография.

– Дела... Сам Стрельцов, оказывается, был у меня в родственниках, – протянул я, решая, что непременно похвастаюсь перед Синичкиной. И спросил, желая стереть довольное выражение с лица своего конвоира:

– А вы знаете, что вот эту неблагородную рудничную грязь один из ваших коллег топтал?

– В самом деле?

– В самом. На этой самой штольне у меня работал один капитан госбезопасности, геолог по образованию, его уволили из органов после того, как он на кинофильм в кинотеатре города Хорога опоздал...

– На фильм опоздал? – неискренне изумился Полковник.

– Ага, опоздал на полчаса и потребовал заново начать, а директор новый был, вовремя не сообразил, кто выступает, и скандал устроил; так этот капитан на сцену выскочил и в люстры хрустальные начал из "макара" палить... Представляете, какой был хрустальный дождь? Потом мы с ним подружились; и дружили, пока он в базовом лагере на междусобойчике в минутном раздражении из ракетницы не выстрелил. Видели бы вы, как ракета, по стенам и потолку рикошетила, до того как череп ему прожечь... Бог не фраер, он все видит – там десять человек в землянке было, а в него попала. Вот такой он был человек, этот капитан, теперь с дырявой головой ходит. Многое он мне про свою работу в КГБ рассказывал.

– А что именно?

– Рассказывал, что лишь благодаря органам госбезопасности над Таджикистаном было безоблачное небо. И в самом деле, после того, как их не стало, сразу кулябские таджики ополчились на ленинабадских, памирские – на тех и других, война, короче, между племенами началась. И до сих пор она продолжается. А раньше, как начинал какой-нибудь местный туз воду мутить, так сразу в автокатастрофу попадал или того хуже – на Колыму...

– На эту тему мне Юрий Владимирович древнегреческую притчу рассказывал, – перебил меня Полковник, чуть ли захлебываясь от неожиданно нахлынувших чувств. – Слушай, интересная притча. Два острова в Эгейском море было, на одном все спокойно, тишь, гладь и божья благодать, а на другом сплошные междоусобицы и дамокловы мечи повсюду развешены. Так царь неспокойного острова приплыл на спокойный с дружественным визитом и попросил его царя поделиться опытом. И тот повел бедолагу на пшеничное поле гулять. И как только видел, что колосок какой повыше других вырос – так хвать его с корнем. Неспокойный царь понятливым оказался и, коллеге руку благодарно пожав, немедленно уплыл на свой остров... Колоски дергать... Вот мы и пришли, уважаемый Евгений Евгеньевич.

– Классная притча, приходилось слышать... – вздохнул я, рассматривая прутья, за которыми мне предстояло получить прописку. – Представляю, сколько вы таких колосков в России за семьдесят лет надрали... Столько, что хлеба не стало...