Несколько часов назад мы вернулись в порт с морских испытаний. По палубе стучит мелкий град, с порывами ветра стук его усиливается. Но на время испытаний судьба, будто специально, подарила нам отличный день теплый и солнечный. Ветер был такой слабый, что мы ставили спинакер самый большой и легкий парус, надувающийся, словно огромное брюхо, впереди «Полонеза». Но как только мы вышли из Свиноуйсьца, Щецинский залив показал свой норов. Сильный северный ветер поднял крутую волну, и «Полонез» быстро пошел вперед, зарываясь носом в воду. Приборы, показывающие скорость, работали неверно. Со своей задачей не справилось и подруливающее устройство, которое должно гарантировать яхтсмену-одиночке спокойный отдых.

Конструкторы яхты Эдвард Гоффман и Казимеж Яворский, принимавшие участие в испытательном рейсе, могли лично убедиться в достоинствах и недостатках своего проекта. Один из них никак не мог свободно выйти на палубу через дверцу, которую заедало, второй при выполнении поворотов потерял очки… И все же в этот раз «Полонез» управлялся легче, чем в прошлом сезоне.

Итак, довольные испытаниями и отличной погодой, мы вернулись в Щецин, где и попали в градовую бурю. Очередной выход в море — уже в дальний путь — не за горами. Нужно было еще погрузить продукты и снаряжение, закончить последние дела. До выхода оставалось несколько дней. И если бы не помощь товарищей из щецинского яхт-клуба и из Польского морского судоходства, я бы, наверно, не управился.

При поиске недостающего оборудования для «Полонеза» не раз мне приходилось выступать в роли просителя. И тут я сталкивался с таким отношением к просьбам со стороны организаций, с каким, вероятно, не встретился бы, приди к ним как журналист. Вот, к примеру, три организации одного ранга и одного объединения. Первая сообщает, что без согласия вышестоящих органов не может принять никакого решения. Вторая в подобном согласии не нуждается, но просит представить какое-нибудь ходатайство (хотя бы от Польского яхтенного союза), которое тотчас получает. А в это время третья организация по собственной инициативе предлагает мне свою продукцию, рассчитывая на широкую ее рекламу на английском рынке. Одно и то же объединение, одни и те же инструкции…

Обычные паспортные и таможенные формальности в Свиноуйсьце могли бы служить эталоном вежливости. Развернувшись в узком пространстве Боцманского залива, «Полонез» начал пробиваться на двигателе против ветра. Холодная погода смела с причала случайных зрителей, и выход в море состоялся без болельщиков и эскорта провожающих. Весьма знаменательно для суеверного мореплавателя!

Теперь можно было спустить с грот-мачты британский и американский флаги: по морскому этикету, перед началом и после окончания рейса на яхте поднимают флаги тех государств, куда она собирается плыть. Зато у входного люка я воткнул две пунцовые розы, перевязанные белой лентой. Их принесли мне незнакомые люди — просто для «Полонеза». Сейчас это неожиданное украшение находилось в совершенно неподходящем для него месте, и скоро первые брызги соленой воды коснулись нежных цветов…

До Англии я шел с попутчиком — Казимежем Яворским, или Кубой. Сильный северо-восточный ветер уже успел раскачать море. Под защитой волнореза мы поставили паруса, и «Полонез», используя порывы ветра, выскочил со спокойной воды в разбушевавшийся залив, где нас сразу же окатило с головы до ног. Это предупреждало нас о прелестях плавания против ветра. Чуть слышно ругаясь, Казимеж переоделся в штормовую одежду, я тоже стал натягивать на себя теплое белье, и в конце концов стал похож на луковицу, когда надел сверху две куртки из непромокаемой ткани. Но стоило мне выйти на нос, чтобы привести в порядок якорь, как в резиновых сапогах захлюпала вода. Пришлось еще раз сменить носки. И замотать вокруг шеи полотенце…

Один за другим открывались огни маяков: Грейсвальдер-Ойе, Засница, Арконы. Вылетавшие из-под носа брызги в темноте окрашивались от бортовых огней в красный и зеленый цвета, за кормой тянулась белая коса вспененной воды. Позади остался и черный мыс Ясмунда, четко выделявшийся на фоне зарева Засница. Эти огни, мысы, заливы знакомы каждому польскому моряку. Они предвещают встречи на суше, они же принимают прощальные вздохи, когда Свиноуйсьце исчезает за горизонтом.

Настроившись на волну Щецина, я часто слушаю несущиеся в эфир слова, которые или рождают радость встречи, когда судно еще далеко в море, или продлевают минуты расставания. В узкой полосе настройки, сквозь атмосферные шумы и помехи десятков других станций, ловлю отголоски чувств, дел государственной важности и повседневных людских тревог. О таком обычно не говорят на суше, но тут, в море, любой радист или случайный слушатель нередко становится участником самых интимных встреч в эфире. Мне кажется, что это роднит, может быть подсознательно, большую моряцкую семью.

Возле мыса Альконы глубоко. Мне помнится, что во время прошлогодней гонки я проходил на «Полонезе» совсем близко от берега. Теперь у меня включен эхолот, и я наблюдаю, как меняется радиопеленг на маяк. Показания эхолота, как обычно, скачут, но я знаю, что он должен показывать, и на безопасной глубине обхожу мыс. Мне виден его силуэт, когда гаснет маяк. Обеспокоенный смотритель включает прожектор, чтобы подсветить для меня скалы, но яхта оставляет их в стороне.

Бросаю взгляд на карту и прокладку курса к Мекленбургской бухте. В полночь — подъем для Кубы и отбой для меня. Утром, когда я встану, меня приятно удивят прекрасная, спокойная погода и огромный спинакер, поставленный Кубой… Кто ж тут яхтсмен-одиночка?

Наконец мы оторвались от суши, и жизнь на яхте пошла по распорядку, подчиненному переменам ветра и сменам вахт. Ночь… «Полонез», переваливаясь с борта на борт, идет под полными парусами. Мелькающие вокруг огни либо принадлежат судам, спешащим в порты назначения, либо обозначают фарватер, либо предупреждают о навигационных опасностях.

Ветер крепчает, за кормой остается фосфоресцирующий след. Светятся и гребни набегающих волн. Стабилизатор подруливающего устройства (мы фамильярно называем его Вицек-Вацек) колеблется то вправо, то влево, когда яхта сходит с курса. Следом за Вицеком-Вацеком поворачивается вправо-влево румпель, корректирующий курс.

Под палубой относительно тихо. Только время от времени волна покрупнее встряхивает яхту, и все, что не принайтовлено, летит от одного борта к другому, заодно с человеком. Когда-то я принял за шутку совет пользоваться на яхте каской, но сейчас она оказалась бы кстати.

Маленькая лампочка над штурманским столом освещает кусочек карты. Проложенный на ней курс на юго-запад — единственное доказательство, что мы еще не окончательно потерялись в раскачавшемся море. Ежечасно я отмечаю расшифрованные показания пощелкивающих вразнобой приборов: лага, измеряющего пройденный путь, курсоуказателя, указателя направления ветра, измерителя скорости ветра, эхолота, указателя отклонения от курса… Законы навигации одинаковы для всех судов, поэтому оборудование «Полонеза» и больших судов в какой-то мере сходно.

За кормой тянутся удочки. К вечеру ветер утих, и Куба заявил, что такая безветренная погода хороша для рыбной ловли. Я вспомнил, что подготовился и к этому. Правда, я не рыболов и еще ничего не поймал с борта яхты, но поесть свежей рыбки на ужин или завтрак никогда не против. Поэтому я позаботился о рыболовном снаряжении, попросив щецинских друзей-рыбаков прислать мне такие снасти, которые забрасываются в шесть вечера, а в шесть утра вытягиваются с уловом… Настоящему рыболову это покажется смешным, но ведь я — не настоящий рыболов. К тому же на яхте с минимальной командой есть тысяча дел поважнее. Но когда Куба заговорил о рыбе, я с восторгом схватил лески с прикрепленными на концах блеснами. Острые крючки зацепились сначала за меня, потом за тросы и наконец за лески. Когда удалось их распутать, было, как ни странно, ровно шесть часов.