Никки уставилась на него, их замешательство было обоюдным.

— Может, я, что неправильно произнес? Я просто хотел сказать, что мы своих девушек отправляем учиться в вигвам Большого… Ну, как тебе сказать… Отдаем опытному мужчине. Если перевести на ваш язык, то будет примерно Большая Мудрая Головка.

— Боже, надеюсь, что нет! — разразилась Никки смехом, когда до нее дошел смешной смысл его недоумения. — Тем более что это относится к тем маленьким миленьким крошкам, которые на школьных ярмарках ежегодно продают свои печеньица домашней выпечки[18] множеству американцев! — Она не смогла удержаться от взрыва хохота, насилу сумев проговорить: — Прости, дорогой, но я не в состоянии объяснить тебе всех ловушек нашего языка, по крайней мере, за один раз.

Его лицо продолжало выражать полное недоумение.

— Что здесь смешного, Нейаки? Объясни, пожалуйста.

— Ох, нет, парень, уволь! — игриво сказала она. — Тебе не удастся заманить меня в следующий тур этих задушевных бесед. У нас нет времени для дальнейших «скажи» и «покажи». Позже, если ты будешь примерным мальчиком, я, возможно, объясню тебе кое-что, предоставив для ясности в качестве наглядного пособия свое собственное печеньице.

Никки опять расхохоталась над своим бойким каламбуром, и должно было пройти какое-то время, прежде чем Серебряный Шип ухитрился внедрить ее, их пожитки и самого себя в каноэ и, наконец, отплыть.

Утро было как на заказ, над ними нависал голубой безоблачный балдахин небес. Легкий целительный бриз играл с солнечными бликами на воде. Пели птицы, квакали лягушки, стрекотали, перелетая с дерева на дерево, белки, вокруг с веселой непринужденностью порхали бабочки. Все было так живописно, ярко, словом — природа в нетронутой своей первозданности.

Как только одежда Никки подсохла, она начала замечать и оценивать красоту окружающего мира, что привело ее в благодушное настроение. А когда Серебряный Шип показал ей на олененка и его мамашу, пьющих воду на берегу небольшого заливчика, Никки пришла в совершенный восторг.

— Несмотря на наш идиотский старт, я рада, Торн, провести с вами этот день, — сказала она, с удовольствием наблюдая, как ловко он управляет веслом. — Вдали от классов, проверки домашних заданий и необходимости решать бездну других задач, из которых состоит моя каждодневная жизнь, это настоящий праздник — вот так отдаться природе и испытывать неподдельную радость от животворных чудес мира.

Она опустила руку в струящуюся за бортом каноэ воду.

— Насколько же такая прогулка лучше всех этих многолюдных, шумных экскурсий — пусть даже мой проводник и гребет всего лишь одним веслом, — смеясь, заметила она.

— Я понял, Нейаки, что ты имеешь в виду, — сухо отозвался он. — Это старая шутка, которой белые люди научились у нас.

— Объясни мне хотя бы, почему мы не плывем кругами?

Он усмехнулся:

— Потому, маленькая гусыня, что я знаю, как управлять этим одним веслом. Им, кстати, удобно бывает, и отшлепать кого-нибудь пониже спины, Для его же блага.

— Истязание супруги противозаконно, — официальным тоном сообщила она своему спутнику.

— В вашем веке — вполне может быть, но не в моем, где жены нуждаются в том, чтобы мужья иногда поучили их лучшему исполнению своих обязанностей.

Она оставила сию сентенцию без ответа, залюбовавшись этим сильным, стройным и красивый мужчиной. Сегодня утром он облачился в более полный комплект одежды шони, включающий в себя серебряные обручи на запястьях и выше локтей, кожаную юбку, украшенную орнаментом из птичьих перьев и вышивкой; с шеи свисала посвященная Духам кожаная сумочка на шнурке, там же — магический амулет и гофрированный волосяной диск. Серебряная серьга, вдетая в мочку левого уха, ничуть не умаляя его вызывающей мужественности, скорее каким-то образом усиливала ее.

— Сколько нам еще добираться до места? — А спросила она некоторое время спустя.

— Мы будем плыть по реке большую часть дня.

— Целый день? А мы остановимся где-нибудь, чтобы поесть, размять ноги, а также поискать туалет?

— Туалет?

— Ох, ну опять начинается! Он не знает, что такое туалет! — проворчала она, закатывая глаза. — Это уборная. Клозет. Помещение с раковиной и унитазом. То место, куда вы идете, когда вам хочется сделать пи-пи.

— У Гэлловеев за домом имеется для этой цели строение. В двери прорезано отверстие в виде полумесяца.

— Как! Не в доме? — ужаснулась Никки. — Вы меня разыгрываете!

— Они признают это необходимым, — продолжал Серебряный Шип, — но я не совсем понимаю, почему для этого надо забираться в тесное помещение, когда можно прекрасно облегчиться снаружи, возле какого-нибудь дерева или за кустами, если уж им так надо спрятаться.

— Ну, пря-я-ам… — Никки интонационно воспроизвела возглас недоверия, часто слышанный ею в среде студентов, когда те не могли поверить тому, что им говорили. — Так, где мы вкусим свой ленч? Здесь, на берегу, есть где-нибудь Макдоналдс?

— Проголодаемся и остановимся. Если мне дастся поймать рыбу, ты ее приготовишь. — А как же! — проговорила она с саркастически улыбкой. — Рыбу мы будем ловить и жарить! Нет, Торн, никаких фантазий! И не выдумывай! Только что-нибудь из быстрой и качественной еды.

Уже в сумерках они причалили к пристани, от которой сразу начинался двор Гэлловеев. У Никки затекли все конечности, она ослабла, вспотела, а кожа ее зудела от москитных укусов. Серебряный Шип, напротив, был свеж как утренний воздух.

Помогая ей выбраться из неустойчивого каноэ, он сказал:

— Послушалась бы меня и смазалась бы медвежьим жиром, который я тебе предлагал, сейчас не мучилась бы.

— Ох, эт… это смерть моя! — простонала она, почувствовав резь в животе. — Меня и без того тошнит, чтобы еще дышать этой мерзкой вонью.

— У тебя что, живот болит? От чего?

— Болит, да еще как! Эта рыба была малость не дожарена. Я никогда не испытывала раньше таких резей. Впрочем, может, и не рыба виновата. Скорее всего, мне плохо оттого, что мы проделали, пять миль при полном безветрии, в полуденный зной. А ты даже не предложил мне пройти часть пути пешком.

— Ты же не просила об этом. И потом, сама подумай, каково это. Мне пришлось бы тащить каноэ, а у тебя только твой заплечный мешок.

— Рюкзак, — тотчас поправила она его, ибо ее учительский рефлекс срабатывал автоматически.

— До того, как мы встретимся с нашими друзьями, надо как-то поправить твой внешний вид.

— Ах ты, грубиян! Это что, я во всем виновата?! Ну-ка ответь мне, сладкий мой. Почему бы тебе, в самом деле, не подбросить меня к ближайшей гостинице, где я приняла бы душ, сделала маникюр и нанесла на лицо боевую раскраску?

Последнее заинтересовало Серебряного Шипа.

— У тебя в рюкзаке есть все, что нужно для боевой раскраски?

— У какой женщины этого нет? — сердито ответила она.

— А одежда какая-нибудь там есть? Твоя рубашка с надписью и штаны, какие носят ваши мужчины, не совсем годятся для посещения друзей.

— Ах, извините, мистер Чистюля! Забыла переодеться! Да если бы у меня была запасная одежда, стала бы я бегать по пещере в одеяле и нижнем белье, как мне пришлось вчера? У меня, правда, есть костюм, оставшийся со дня рождения, и он всегда к моим услугам, — со смехом сказала она. — Но не покажется ли это нашим друзьям еще непристойнее?

— А что это за…

— Ох, черт! Говорить с тобой — все равно, что пытаться беседовать с марсианином! Персональный костюм для рождения — это собственная кожа, врубаешься? Голая кожа! Вот ты, допустим, только что родился, и прикрыться тебе, кроме этого костюма, больше нечем!

Серебряный Шип был не просто изумлен, он был ошарашен.

— Ты хочешь встретиться с Гэлловеями нагишом?

— Хэй! А в чем дело? Ты же сам сказал, что тебе не нравятся мои футболка и джинсы!

— Думаю, это все же лучше, чем… Может, поверх рубашки набросить ту штуку вроде попоны, которую ты привязывала на спину?