— Да все.

Наклонившись к шее своей лошади, он шепнул ей что-то, и та, тронувшись с места, пошла шагом.

Никки последовала за ним, их лошади шли бок о бок. Ее глаза искрились восторгом, она с задором спросила:

— Как интересно! Может, ты и мне продемонстрируешь свое искусство? Шепнешь в следующий раз нечто приятное и в мое ушко?

Он ответил ей такой же озорной улыбкой.

— На каком языке предпочитаешь, чтобы я шепнул? Какой ты лучше понимаешь? Язык пумы? Гусыни? Или язык волчицы, которая всю жизнь совокупляется только с одним самцом?

— Насчет волчицы я подумаю. А теперь мне хотелось бы узнать, о чем разговаривают влюбленные ондатры, — ответила она, хихикнув. — Как-то я слышала песенку, которая называлась «Любовь ондатры» и сопровождалась такими интригующими трелями и повизгиваниями, что с тех пор мне страшно хочется узнать, что эти маленькие создания говорят друг другу в минуты любовного пыла.

Улыбка Серебряного Шипа расплылась еще шире.

— Достойный выбор. А раз ты у нас такая любознательная гусыня, то скоро придет день, когда ты позволишь мне продемонстрировать тебе, как совокупляются дикобразы.

Она рассмеялась и попросила:

— Расскажи мне, как они это делают? Должно быть, с величайшими предосторожностями?

Он покачал головой:

— Слова тут бессильны. Некоторые вещи легче показать, чем объяснить.

Следующий час и даже больше в голове Никки возникали причудливые картины, она пыталась вообразить, как, в самом деле, дикобразам удается сотворить любовь.

Возвращаясь к деревне тропой, бегущей вдоль реки, они выехали на поляну и увидели там белого человека. Зрелище тот представлял собой весьма странное: босой, одетый в нечто напоминающее старый мешок из-под муки, с головой, увенчанной жестяным котелком, он стоял на коленях возле выкопанной им в земле небольшой ямки. Когда Никки и Серебряный Шип приблизились, человек, опустив что-то в ямку, закапывал ее.

Нечто во внешности и поведении этого человека задело сознание Никки, будто она его когда-то видела, но когда и где — вспомнить не могла. Ее слегка удивило, что Серебряный Шип поднял руку и приветствовал незнакомца:

— Джон Чапмэн, дружище! Что это вы тут сажаете? Опять яблони?

Человек поднялся с земли, широкая улыбка расцвела на его обветренном лице.

— Серебряный Шип, бездельник! Я будто чувствовал, что встречу тебя.

Никки воспряла духом и пришла более чем в благоговейный трепет.

— Чтоб мне провалиться, — воскликнула она, — если это не Джонни-Яблочное-Семя!

Джон приподнял свою импровизированную шляпу:

— Да, мэм. Вижу, вы обо мне наслышаны.

— Да кто же о вас не наслышан! — восхищенно проговорила она. — Ведь вы человек-легенда!

Сдержанный по натуре, Чапмэн от комплимента покраснел. Серебряный Шип решил взять его под свою защиту.

— Это моя жена, Нейаки. Язычок у нее правдивый, но она частенько забывает его попридержать.

Джон усмехнулся, заметив, сколь гневный взор метнула она в супруга.

— Вы зайдете в деревню? — спросил Серебряный Шип.

— Да, скорее всего, — ответил Джон. — Ненадолго, конечно.

— Мы всегда рады оказать вам гостеприимство, и можете оставаться у нас столько, сколько захотите, — сказал Торн. — Собирайте свои вещички и садитесь на лошадь Никки, а она поедет со мной.

Чапмэн покачал головой:

— Вы езжайте. Я хочу до темноты засадить эту полянку. Приду позже и принесу пару картофелин, чтоб было, что бросить в горшок. Вы же знаете, я не люблю обременять гостеприимных хозяев.

— Картофель? — Слова у Никки и в самом деле подчас слетали с ее уст быстрее, чем она успевала подумать. — Вы, значит, уже имеете настоящий картофель? Вы ведь не о диком говорите, который выглядит как горох?

— Нейаки, где твои хорошие манеры? — одернул Торн жену.

Его слова заставили ее покраснеть.

— О, простите, мистер Чапмэн. С моей стороны это ужасно нетактично. Меня извиняет лишь то, что уже несколько недель прошло с тех пор, как я последний раз видела френч-фрай.

— Френч-фрай? — переспросил Серебряный Шип.

— Ну да, французское блюдо. Тонкие ломтики картошки, поджаренные в масле, но ее нарезают не так мелко, как хаш-браун, — пыталась она объяснить.

— Хаш-браун? — переспросил в свою очередь Джон. — Коричневое крошево? — И он растерянно посмотрел на Серебряного Шипа, будто ожидая от него более толковых разъяснений.

Серебряный Шип лишь пожал плечами:

— Что бы это ни было, пусть даже этот будет хаш-блэк — что значит черное крошево, — ибо, если его готовила Никки, оно не могло не почернеть, — но вы, дружище, не должны беспокоиться, жене моей, несмотря ни на что, все еще не удалось отравить меня. А, скорее всего и это будет еще лучше, Конах, услышав о вашем появлении, вызовется приготовить для нас еду.

— Может, она и дальше захочет тебе готовить? — с кислым видом проворчала Никки.

— Ох-хо-о! — Джон перевел взгляд с нее на Серебряного Шипа. — Да она у тебя, приятель, вроде как помешанная. Не хотел бы я оказаться на твоем месте.

Никки одарила его великодушной улыбкой.

— И все же, мистер Чапмэн, вы будете для нас желанным гостем, кто бы ни приготовил ужин, Конах или я. И не огорчайтесь насчет Серебряного Шипа. Он давно уже обуздал мой норов и ни разу не упустил случая напомнить об этом. И потом, я не сумасшедшая; я просто свожу с ним старые счеты. Более того, справедливости ради следует заметить, моя мстительность — лишь ответная мера, ибо мой любезный муженек тоже частенько забывает попридержать свой язык. Итак, милости просим, и пусть наши глупые семейные дрязги не отвратят вас от нашего порога. Мы будем рады такому гостю.

— Да, Джон, вот еще что, — заговорил и Торн, — не забудь прихватить свои картофелины. Может, они смягчат ее сердце, и она перестанет ворчать.

— Не надейся на это, парень, — мрачно пробормотала Никки.

Брови Серебряного Шипа комично поднялись.

— Да, видно, мне и картофелины не помогут, нy ладно, что поделать, таковы брачные радости. Поехали, Нейаки, пусть Джон закончит свои посадки.

Серебряный Шип направил лошадь к деревне, Никки в сердитом молчании последовала за ним.

Джон проводил их взглядом. Когда они немного отъехали, он услышал, как Серебряный Шип сказал жене:

— Хочешь послушать, как ондатра будет воспевать твою красоту?

— Я бы предпочла послушать, как заверещит мистер Ондатра, когда ему защемит капканом хвост, — не задержалась она с ответом.

— Может, мне удастся соблазнить тебя нежностями дикобраза, сопровождаемыми массой предосторожностей?

— Ну… Не исключено, — смилостивилась Никки.

Супруги уже скрылись из виду, а Джонни все стоял и покачивал головой, размышляя о смысле их странного разговора. Потом пробурчал:

— Женатые мужики порой начисто лишаются рассудка.

Однажды достав из рюкзака фотокамеру, Никки уже не захотела ее убирать, решив снимать все подряд, особенно своих новых родственников и друзей. Многие, подобно Серебряному Шипу, весьма настороженно отнеслись к картинкам из магического ящика, как они это называли. Но вскоре, убедившись, что вреда от них нет, любезно соглашались позировать.

Никки фотографировала Конах и Мелассу, когда те скоблили шкуры, работали в поле или плескались в укромной заводи. Она сняла Серебряного Шипа и Черное Копыто, увлеченных индейской игрой в кости. Но самым ее излюбленным объектом стала детвора. Ей нравилось снимать их игры и как они, блестя в солнечных лучах, будто пупсики, гоняются по цветущим лугам; а особенно ей нравился их умилительно невинный вид, когда они спят.

Она умудрилась запечатлеть на пленку даже сурового Джона Чапмэна, известного в истории как Джонни-Яблочное-Семя, чего он даже не заметил, ибо, как всегда был занят насаждением в местную почву яблочных семечек.

А Черное Копыто, хоть и упирался сначала, но потом все же согласился принять свои фотографии. Впрочем, не преминул, в присутствии ее мужа, предостеречь племянницу об опасностях, связанных с этим занятием.