Он бросил на нее слегка раздраженный взгляд.

— Если бы тебе предложили на выбор — вынашивать нашего сына или худеть, что бы ты предпочла?

— Беби, конечно. Я просто жалею, что не слишком долго придется мне радоваться своей худобе.

— В таком случае, дорогая, не теряй времени и начинай радоваться прямо сейчас, — ворчливо проговорил он. — Ты, как видно, принадлежишь; к тому типу людей, которые не могут быть счастливы, если не завладеют желаемым вполне и навеки.

— Ну, не серди-и-ись! В конце концов, мне это простительно. Кто не знает, что беременная женщина становится раздражительной и настроение у нее меняется десять раз на дню. А если я действую тебе на нервы, так некого винить, кроме самого себя. Ведь это ты в свое время так пылко взялся соблазнять меня и засевать своим семенем. Как говорится в старой пословице — женился на скорую руку, да на долгую муку.

Несмотря на раздражительность и утренние недомогания, Никки чувствовала себя здоровее, чем когда-либо раньше. Улучшился аппетит, окреп сон, мышечный тонус возрастал с каждым днем. Быстрая еда, всякий там жареный хрустящий картофель — все это осталось лишь в приятных воспоминаниях, хотя прохладительные напитки здесь имелись и были ничуть не хуже расфасованных в картон соков, да и сласти ничем не уступали «сникерсам».

Никки знала, что в рационе беременной женщины обязательно должен присутствовать кальций, а поскольку под рукой не имелось современных продуктов с необходимыми добавками, то выручить ее могло лишь молоко. В деревне, однако, коров никто не держал, и молока взять было неоткуда. Когда она поделилась своей заботой Конах, та заверила ее, что здесь, в племени шони, рождаются, как правило, здоровые дети, так что ей нечего волноваться.

— Да, но кальций мне сейчас просто необходим, без него трудно рассчитывать, что у ребенка будут крепкие кости и здоровые зубы. Кстати, и молоко

У меня будет гораздо качественнее. Сама я, правда, беременна впервые, но на моих глазах проходили беременности обеих моих невесток, так что я много чего про все это знаю.

— Не знаю, какой это кальций, — сказала Колах, — но рыба, мясо, бобы и зелень очень полезны беременным, разве нет?

— Да, но коровье или козье молоко гораздо полезнее. А я уж не говорю про яйца и шпинат.

Конах кивнула:

— Яйца — это можно. Мы соберем для тебя черепашьи яйца, а может, и немного рыбьих яиц. Плохо только, что время ушло, а не то набрали бы тебе и птичьих яиц, и утиных тоже.

Никки поморщилась, но ответила вежливо:

— Пусть меня назовут плебейкой, но я никогда не брала в рот икры, так что спасибо, буду рада попробовать. Да и черепашьи яйца — звучит не слишком ужасно.

— Еще мы можем варить для тебя суп из костей, — продолжала Конах. — Из таких костей, как ты скажешь. Если хочешь, чтобы у твоего беби были сильные кости, отварим кости сильных животных.

Никки отнеслась к предложению весьма скептически, но Конах стояла на своем:

— Ты должна слушаться свою бабушку, девочка. У тебя в голове куча всяких фантазий из будущего, но на самом деле ты ничего не знаешь. Наше племя населяет эту землю с начала времен, и посмотри, мы все еще здесь, живые и здоровые.

Только одно по-настоящему огорчало Никки — отсутствие медицинского учреждения, призванного клинически исследовать ее состояние, наблюдать за ходом беременности и дать ей уверенность, что, когда придет ее время, она может рассчитывать на медицинскую помощь. С ужасом думала она, что свое дитя ей придется произвести на свет в индейском вигваме, а не в цивильной больнице со всем этим новейшим оборудованием, препаратами, которые могут в какой-то мере облегчить родовые муки, стерильными инструментами, сиделками, постоянно присматривающими за ней и младенцем. Вполне естественно, она страшилась того, что все может пойти плохо, а под рукой не окажется ни специалистов на случай непредвиденных осложнений, на лекарственных препаратов, ничего… Она пыталась внушить себе, что женщины здесь действительно без всякой медицины веками рожают здоровых ребят, но рассеять свои опасения ей удавалось плохо.

А хуже всего остального, хуже всех тревог и опасений терзала ее невозможность увидеться с матерью. Конах донимала это и, как могла, пыталась заменить ей мать, и хотя Никки ценила ее усилия, но мать есть мать, и заменить ее не могла ни одна женщина в мире. Ее мамочка — рыжеволосая, с фиолетовыми глазами, вечно в облаке тонкого аромата свежевыстиранного полотняного белья. Мамочка — теплая, удивительная, с великолепным чувством юмора, способная разрядить любую возникшую в семье напряженность. Только мамины руки могли так легко и нежно исцелять нее от разбитых локтей и коленок до подростковых горестей, кажущихся порой непереносимыми. А теперь, когда Никки нуждалась в матери сильнее всего, она хоть и находилась в тех же местах, что и мать, но многие десятилетия непоправимо разлучили их и надежды на встречу нет.

Поэтому Никки, удрученную и измученную столь горестными мыслями, охватила нервная дрожь, когда Серебряный Шип сказал ей, что у него появилась идея, каким образом можно попробовать передать ее семейству весточку о том, что она жива и с ней все в порядке.

— Есть какое-нибудь место возле их дома, которое ты можешь узнать и сейчас? — спросил он.

Подумав немного, Никки сказала:

— Там, на ферме, есть речушка, вернее ручей. Да кажется, с твоей помощью я бы узнала его. Это один из притоков Оглейз Ривер. Неподалеку от того места, где этот ручей впадает в реку, он пересекает папины владения, пару полей, которые папа обрабатывает, а потом почти приближается к зданию самой фермы.

— А есть там рядом что-нибудь приметное? Холм, например, или необычный изгиб реки?

— Ну, ручей в том месте изгибается как задняя собачья нога, — вяло проговорила она, но вдруг глаза ее вспыхнули. — Постой-ка! Ох, есть там кое-что! Когда мы с братьями были маленькими, частенько залезали на одно дерево у реки. Это был старый высокий дуб, нижние ветви у него росли довольно близко к земле. Папа еще всегда ворчал на него, мол, не там оно стоит, слишком много места занимает на его поле. Годами он грозился его спилить и пустить на дрова, но ствол в обхвате был добрых семи футов, а выкорчевка пня представлялась ему просто кошмарным мероприятием, так он и оставил его стоять.

Но этой весной, когда уже пшеницу посеяли, мы пережили ужасную бурю. Если и не настоящий торнадо, то все равно ураган что надо. Представляешь, он вырвал этот старый дуб из земли, выворотил вместе с корнями. Когда это случилось, в доме все окна повыбивало. Папа считал, что этому дубу никак не меньше двухсот лет. Если это верно, то оно и сейчас существует, пусть хоть и небольшим деревцем.

Серебряный Шип кивнул.

— А что, оно у вас там все еще лежит?

— Думаю, да. Папа пока не взялся за него, решил подождать до окончания жатвы. — Она помолчала, и вдруг ее осенило. — Ох, дорогой мой! Ведь уже август, до жатвы осталось недели две-три. Впрочем, конец лета самое горячее время года, а у него на ферме есть и другие поля, так что, Думаю, он еще немного повременит с этим непростым мероприятием — пилкой и рубкой дуба на дрова. Но все же, боюсь, это может случиться скоро.

— В любом случае надо поторопиться, — заключил Серебряный Шип. — Нейаки, я думаю, что если ты напишешь своим близким письмо и мы спрячем его в дереве, твой отец может найти его примерно так же, как ты нашла амулет. Не уверен, что все так и получится, но попытаться стоит.

Лицо Никки просветлело.

— Ох, Торн! Было бы чудесно, если бы это сработало! Наконец-то они узнают, что я жива и здорова. А как мы спрячем письмо, когда найдем то самое дерево? Примотаем его к ветке?

— Нет, конечно. За сто восемьдесят три года от твоего письма ничего не останется, птицы расклюют, да и вообще, дожди, снег, ветер. Но если схоронить послание где-нибудь ближе к основанию дерева, возможно в корневой системе, тогда есть шанс, что твой отец на него наткнется. Надо только придумать, как получше устроить тайник, чтобы никто случайно не обнаружил его раньше времени. Когда мы найдем это дерево, ты покажешь мне, какая часть корневой системы вышла из земли. Надо устраивать наш почтовый ящик в другой части, которая до сих пор в земле.