Майк вспомнил о них, когда сержант по имени Аде, сидевший на носу каноэ, вдруг обернулся:

— Мистер Майк…

— Ну?

— Здесь… Я чую…

Португальцы не утруждали себя проверкой черных солдат. По их мнению, черные были просто не способны на какие-нибудь авантюры, требующие долгого обдумывания, а уж на борьбу во имя политических принципов — • тем более. Но об Аде было известно, что он служил телохранителем одного из погибших в автомобильной катастрофе политиканов, бежавшего из Боганы к португальцам. Этого было более чем достаточно.

Сейчас голос Аде был хрипловат от волнения: он давно уже не бывал в родных краях.

— Я из здешней деревни, на другом берегу лагуны. А здесь брали песок…

Да, Майк тоже узнал это место. Он помнил его: здесь, на самом мысу, у рухнувшей в воду старой пальмы, стоя по пояс в воде, африканцы наполняли тяжелым серым песком большие корзины, сваливали их в неуклюжие лодки, опрокидывали — и так до тех пор, пока лодки не оседали в воду почти по самые края бортов.

Потом лодки тащились к берегу, и опять наполнялись корзины, на этот раз шла разгрузка. Вода стекала сквозь прутья, мускулистые тела двигались ритмично, уверенно. На берегу росли горы песка, солнце сушило его на глазах: из серого он превращался в желтый, затем в белый.

Толстяк в пышной национальной одежде — широкополой длинной рубахе с просторными, закидываемыми за плечи рукавами — считал корзины и делал отметки в клеенчатой тетради.

Время от времени на берегу появлялись грузовики. С них соскакивали грузчики с лопатами — такие же ловкие и мускулистые, как и собиратели песка, толстяк указывал им гору посуше, и она быстро исчезала в кузове. Грузчики лезли в кузов, усаживались на песок, и машина, тяжело урча, уходила в город. В последние годы Габерон лихорадочно строился, и песка нужно было немало.

Вечером собиратели песка иногда оставались на берегу. И тогда далеко вокруг чувствовался тошнотворный запах пальмового масла, на котором они готовили себе ужин.

Майк приходил сюда ловить рыбу: вечерами здесь было тихо, и на улов везло, а к запаху пальмового масла можно довольно быстро привыкнуть.

Аде был прав. Майк глубоко втянул воздух: так и есть, пахло пальмовым маслом. Значит, здесь высаживаться нельзя. А ведь отсюда метров четыреста до дороги, где их должен был ожидать полицейский грузовик, чтобы доставить десантников к полицейской казарме — старому бараку милях в пяти от берега. В задачу группы Хора входил бесшумный и быстрый захват здания. Это обеспечит безопасную высадку других групп.

Майк всмотрелся в темноту: так и есть, на берегу было видно слабое мерцание догоравшего костра.

— У них собаки, — прошептал Аде.

Собак он не мог видеть, но Майк знал, что габеронцы держат часто сразу по нескольку низкорослых желтых и черных дворняжек, которые иногда идут в пищу.

— На середину лагуны, — решительно сказал Майк. Хор удивленно вскинул глаза.

— Сбились с пути?

— Там, где мы хотели высадиться, — люди…

— Черные? — презрительно спросил Хор. Майка от его тона слегка покоробило.

— И черные и белые кричат одинаково, — спокойно ответил он.

Каноэ бесшумно и быстро шли по течению. Был прилив, и океан наступал на лагуну. Мыс с пальмами остался позади. Здесь Майк обычно клал румпель своей моторки налево, а там… Да, там были огни одного из домов Фреда Брауна. Его арендовал Мангакис, и Майк там часто бывал… почти каждый раз встречаясь с Джином Корневым.

Джин был на год моложе Майка. Проучившись в школе Святого Спасителя, он уехал в Союз (так говорили Корневы о России), но приезжал к отцу каждый год на каникулы и жил в Габероне по три-четыре месяца. Отец заставлял его ходить в это время в школу, чтобы не забыть английский язык, и парень страшно злился.

Но на следующий год он приезжал опять, иногда с матерью. Она обычно жила в Москве, где надо же было кому-нибудь присматривать за подростком!

«Интересно, где же Корневы сейчас? — подумалось Майку. — Ведь у Джина каникулы».

Огоньки на берегу увеличивались, приближались. Берег здесь был пологий и твердый, до шоссе — рукой подать. Вспомнив об этом, Майк даже удивился: как это он раньше не додумался — идеальное место для высадки!

— Держать на огни! — приказал он.

— Отлично, сынок!

Твердость его голоса понравилась Хору. Каноэ резко свернули к берегу — туда, где Майку было знакомо каждое дерево в саду двухэтажной белой виллы, все комнаты которой были сейчас ярко освещены.

Бэзил Мангакис только что сделал коктейль — свой любимый, «Эль президенте», и принес его в сад Корневу. Передав стакан гостю, он уселся в легкое кресло, плетенное из разноцветных пластиковых шнуров, и с наслаждением вытянул ноги.

Он был среднего роста, широкоплеч и, несмотря на свои пятьдесят шесть лет, узок в поясе. Коричневая трикотажная рубаха, распахнутая на груди, обтягивала мускулистый торс атлета. Густая шевелюра увеличивала и без того крупную голову. Из-под широких бровей пронзительно смотрели черные, как антрацит, глаза.

— Что же вы льете сюда? — спросил Корнев, отхлебнув из низкого и широкого розоватого стаканчика, протянутого ему Мангакисом.

— Ром, лимонный сок, сахар и лед. Круглолицый, пожалуй, излишне полноватый Корнев хитро улыбнулся.

— Э-э, нет, — погрозил он со смехом хозяину дома. — Вы что-то скрываете. Я знаю «Эль президенте». Но откуда у него этакая… я бы сказал… свежесть?

— Ладно, так уж и быть!

Мангакис с наслаждением отхлебнул из стакана, шутливо вздохнул.

— Пользуйтесь моим открытием… Я добавляю сюда несколько капель болгарской «мастики», что-то вроде водки с запахом капель датского короля. Мне тут знакомый из болгарского торгпредства подарил несколько бутылок, вот я и экспериментировал.

Он подмигнул.

— Хорошо все-таки быть международным чиновником. В вашем посольстве меня угощают водкой. Французы предлагают отличное вино…

— А что англичане?

Грек помрачнел.

— Вы спрашиваете это лишь затем, чтобы еще раз услышать о моей любви… (он выделил голосом последнее слово) к этим носителям демократии?

Корнев почувствовал себя неловко.

— Извините, Никос.

Мангакис поспешил сменить тему:

— Вы мне лучше скажите, когда появится мой дорогой шеф мистер Гвено? Откровенно говоря, блестящий молодой человек. Отличный экономист, умница, а вот кое-какие африканские черточки ему все-таки мешают, например неточность.

При свете, падавшем с веранды в сад, Корнев задумчиво смотрел на Мангакиса.

Кто он, этот непонятный человек? Его лоб исполосован глубокими морщинами. Левая щека обезображена бело-розовым, не поддающимся загару рубцом. Подбородок тяжелый, квадратный, решительный. В черных блестящих глазах глубокая грусть, сменяющаяся напряженной настороженностью.

Они знакомы уже много лет, но что он, Корнев, в сущности, знает о Мангакисе?

Советник словно прочел мысли Корнева.

— Все наблюдаете, — сказал он и непонятно почему вздохнул, отвернулся, забарабанил пальцами по своему стакану. Неожиданно он обернулся и глянул прямо в лицо гостя:

— Скажите… вы верите в предчувствия? Лицо его было напряженно-внимательным.

— Я верю в телепатию, — отшутился Корнев. Грек не принял шутки.

— Нет, — покачал он головой. — А я… не то чтобы верю в предчувствия… — он улыбнулся беззащитной и грустной улыбкой, — но вот уже несколько дней, как мне почему-то очень тревожно.

Корнев прищурился.

— Это потому, что газеты и радио уже много недель твердят о предстоящем вторжении?

— Нет!

Советник резко отодвинулся.

— Они не посмеют!

— Почему же? — спокойно продолжал Корнев. — Правительство Боганы зашло, по их мнению, достаточно далеко. Монополиям здесь уже не развернуться. Собственность иностранцев практически национализирована. Земельная реформа идет полным ходом. И если этот процесс не остановить…

— Вы с ума сошли! — почти выкрикнул Мангакис. — Ведь это только эксперимент!