Бокс был прозрачным, словно аквариум, кроме закутка с переносным унитазом, который можно было отгородить ширмой. Люсиль сразу же нарекла бокс Хрустальным дворцом и с энтузиазмом восприняла его строительство. Изучение совершенно нового языка было непростым делом, и оно грозило бы многократно усложниться, если бы пришлось заниматься им, стоя по колено в вязкой грязи, в неудобном скафандре. Жесты и мимика были огромным подспорьем в учебе, а скафандр неизбежно затруднял бы их.

Разумеется, время пребывания в скафандре могло стать долгим, будь выживание единственной целью экспедиции. Но тяжелые, плотные, сдерживающие движения скафандры ограничивали возможности, и переговорное устройство лишь ненамного устраняло эти ограничения.

В Хрустальном дворце Люсиль могла расслабиться, походить, даже вздремнуть или прогуляться между уроками; могла перекусить бутербродом из портативного холодильника или выпить кофе. Но что еще важнее — она продолжала видеть все, что творится за стенками бокса, и не сомневалась, что ее тоже видят. Пантомима часто помогала, когда Люсиль хотела уточнить значение того или иного слова; кроме того, без скафандра ей было гораздо легче пользоваться необходимыми для изучения языка подобиями — экраном для рисования, предметами, названия которых требовалось узнать, блокнотами, камерами и так далее, не строя догадок по поводу их водонепроницаемости. Вдобавок было гораздо приятнее пользоваться карандашом, держа его рукой, а не толстой перчаткой скафандра.

К'астилль прекрасно осознавала преимущества крыши над головой, а когда случайно вдохнула газ, которым дышали люди, поняла, почему они вынуждены оставаться в скафандре или прозрачном боксе. В отличие от людей аборигены Заставы чутко улавливали изменения содержания в воздухе углекислоты и азота. В воздухе, которым дышали люди, первого газа было слишком мало, а второго — чересчур много. К'астилль только порадовалась возможности уберечь от дождя свои рисовальные и письменные принадлежности, а также аппаратуру, и с благодарностью приняла попытки людей снабдить всеми возможными удобствами обе половины строения, которое она называла Домом Переговоров. Вместе с помощниками К'астилль внесла на свою половину столы, светильники, ложа, запасы еды и портативные источники энергии.

Вскоре после начала уроков языка обеим сторонам стало совершенно ясно, что разумнее будет уделить основное внимание обучению людей языку аборигенов Заставы. Иной вариант здесь был бы просто невозможен.

У аборигенов Заставы возникало столько проблем с обучением английскому языку, что поначалу Люсиль Колдер была убеждена: над ними слишком довлеет родной язык. Вероятно, владение языком передавалось у аборигенов генетически, и учить другой язык для них было все равно что людям — научиться иному способу ощущать запахи. Если бы теория оказалась справедливой, Люсиль могла бы утверждать, что по всей Заставе используется один и тот же язык.

Но проблему представляли не способности аборигенов, а английский язык. Жители Заставы просто не могли освоиться с ним. Люсиль сделала вывод, что причина всему — структура английского, а именно — изменение значения фраз в зависимости от их тона и расположения слов. Люсиль догадывалась, что аборигенам было бы куда проще выучить китайский, но какой смысл обучать их языку, которым во всей системе владела лишь Люсиль — и, разумеется, Синтия Ву. Точно так же обстояло дело и с диалектами аборигенов Австралии: Люсиль казалось, что К'астилль с легкостью овладела бы любым из них, но труд оказался бы бесполезным. Английский же стал камнем преткновения для аборигенов Заставы.

И потому учиться начала Люсиль — медленно, черепашьим шагом. С каждым днем у нее возникало все больше вопросов, а главное — появлялось все больше возможностей задать их.

Прокашлявшись, она приготовилась воспроизвести еще непривычные звуки.

— Твое присутствие замечено, К'астилль, — произнесла она — это выражение соответствовало простому «привет».

— И твое присутствие тоже, — отозвалась К'астилль. — Беседа начинается?

— Беседа начинается. Но изучение лексики на время будет отложено, — объяснила Люсиль. Больше всего в чужом языке ее сбивало с толку обилие пассивного залога. И Люсиль, и ее помощники-люди никак не могли запомнить, что действие должно быть отделено от говорящего, а еще лучше — быть совершенно отстраненным. Глаголы следовало использовать для описания скорее состояния, нежели действия. — Учеба по-прежнему осложнена недостатком знаний, и более всего — путаницей со значениями слов. Про большинство предметов вокруг — строение, одежду, машины, дорогу к Дому Переговоров — люди могут сказать, что они были «построены» или «изготовлены». А жители Заставы иногда говорят, что подобные предметы «выращены». Ты назвала свою аппаратуру, ваши дома и мебель «выращенными». Выходит, слова «выращивать», «делать» и «строить» имеют схожие значения, или же какие-то предметы вашего обихода растут, как деревья?

— «Выращивать» и «строить» — не одно и то же. Мое ложе выращено, но мой дом построен из материалов, растущих пластами.

Строго говоря, стены тоже не растут. Они не живые, но состоят из живых организмов не моего вида. Эти виды подчинены моему народу, и из них получается большинство наших вещей.

Объяснение было довольно запутанным, но Люсиль показалось, что она уловила его суть.

— А эти новые виды, которые подчинены вам, — сколько… — Люсиль быстро справилась в словаре — слова «поколение» там не оказалось. — Сколько циклов проходит между предками и отпрысками, прежде чем старый вид заменяется новым?

К'астилль откинула голову на длинной шее невольным жестом изумления.

— Что за вопрос? Конечно, ни одного, точнее — один. Берется прежняя форма, изменения вносят в ее — этого слова ты еще не знаешь, — в ее ласут. Вам известно, что существуют крохотные структуры, от которых зависит, каким будет живой организм?

— Людям давно известна подобная теория.

— Здесь эти структуры называются «ласут».

Люсиль записала, как произносится слово, и попросила К'астилль повторить его, чтобы позднее поупражняться в произношении, а затем беседа продолжилась. Обе собеседницы уже привыкли к таким объяснениям и паузам в разговорах.

К'астилль продолжала:

— Ласуты изменяются, и следующий организм появляется таким, какой нам нужен.

— Мы пользуемся иным способом, — заметила Люсиль. — Люди умеют вносить изменения в эти ласуты — мы называем их генами, — но, насколько я подозреваю, наши познания о них слишком малы по сравнению с вашими. Нам требуется длительное время, неоднократные попытки, множество циклов предков-потомков, прежде чем усилия увенчаются успехом. Кроме того, люди пока не пытались выращивать стены домов или другие предметы — воздействуя на гены, мы всего лишь выводим более крепкую породу животных или сорт растений, обладающих большей продуктивностью.

— Значит, все ваши вещи сделаны руками, как этот дом?

— Истинная правда. Человек — творец этих вещей или машин, которые делают наши вещи.

— Даже ваши секу-веристлон?

Это сложное выражение в буквальном переводе означало «внешние воспоминания» и относилось, по-видимому, к камерам и магнитофонам, компьютерам, некоторым другим устройствам записи, даже к ручке и бумаге. Термин казался Люсиль неудачным. Аборигены Заставы обозначали им род устройств, эквивалентных компьютерам и записывающей аппаратуре.

— Если я правильно поняла, — осторожно начала Люсиль, — у вас такие предметы не выращивают — они своего рода машины.

— Многие из них являются живыми.

Внезапно перед глазами Люсиль возникло отвратительное видение мозга в стеклянном сосуде, оплетенном проводами. Нет, такого быть не могло, и все-таки образ не исчезал. «Каждый день приходится постигать нечто новое», — подумала Люсиль и вернулась к уроку.

Проходили дни, и обе стороны постепенно накапливали знания.

Густав флегматично барабанил по клавишам: