Наградой короля за эти соглашения и наказание судей было общее облегчение финансовой ситуации. Вдобавок к увеличению феодальных платежей, пожалованных на браки его дочерей, Джоанны и Маргариты, – отпразднованных этим летом со специальным торжеством, поскольку проходила сессия парламента[189], – он получил субсидию на сбор пятнадцатой части от доходов с магнатов и рыцарей графств, а также бургов, и две субсидии на сбор пятнадцатой части от дохода с высшего духовенства и десятую – с низшего у конвокаций (синодов) Кентербери и Йорка. Это принесло ему в течение последующих двух лет более чем 100 тыс. фунтов и оплатило большинство его долгов итальянским банкирам Луки и Флоренции.

Помимо брака королевских принцесс в то лето оставалось еще одно семейное дело, которое необходимо было решить. Тремя годами ранее, после пересечения залива Ферт-оф-Форт[190] бурным мартовским вечером Александр III Шотландский скакал по скалам, галопом сквозь ночь, торопясь воссоединиться со своей юной французской королевой в Кингхорне. С тех пор все его дети умерли, включая и его дочь – королеву Норвегии, его же смерть в 44 года оставила Шотландию без прямого наследника, за исключением дочери норвежской королевы, пребывавшей в младенческом состоянии, «Девы норвежской».

Правление Александра и его отца Александра II на протяжении трех четвертей века дало долинной Шотландии сравнительную цивилизацию и свободу от постоянных пограничных войн с Англией, которые наиболее яростно велись в царствование Генриха II и короля Давида I. Ее задиристая, воинственная знать, многие представители которой были англо-норманнского происхождения или связаны брачными узами с английскими семьями, приняла, с некоторыми оговорками, монархическую и феодальную организацию общества по английской или европейской модели вместо племенной системы, которая все еще превалировала в горной Шотландии. Кельтская церковь также стала латинизированной подобно церкви северной Англии, чьи монастыри имели много связей с ее аббатствами – Мелроз и Едбург, Холируд, Ньюбеттл и Келсо – основанных в Лотиане и пограничных графствах прапрадедом Александра, наполовину англичанином Давидом I. Перспектива вернуться к анархии прошлого пугала наиболее ответственных шотландских лидеров, которые, за два года до смерти своего короля, на ассамблее сословий королевства, поклялись признать младенца «Деву норвежскую» наследницей трона, если Александр умрет бездетным.

В своей дилемме они обратились к Эдуарду, от чьей сестры, первой жены их умершего короля, и происходила «Дева». Это стало естественным для шотландской знати и прелатов, имевших английские поместья и родственников, искать поддержки более цивилизованного соседнего королевства, с которым их собственное было связано дружбой с незапамятных времен. Вскоре после смерти Александра два монаха прибыли в Лондон с посланием от регентов Шотландии, чтобы предложить возможность брака между их маленькой королевой и пятилетним сыном – наследником Эдуарда, принцем Эдуардом. После возвращения короля из Бордо осенью 1289 года он принял в Солсбери четырех шотландских регентов – Роберта Брюса, графа Кэррика, Джона Комина Баденохского и епископов Сент-Эндрюса и Глазго. Вместе с посланниками короля Эрика Норвежского они подписали договор, по которому юная «Дева» должна была быть послана в Британию в течение следующего года, Эдуард согласился свободно отпустить ее в Шотландию, как только в Шотландии будет наведен порядок к ее приезду и шотландцы обязались принять ее как свою королеву и не выдавать замуж без его согласия.

В июле 1290 года договор был заверен в Брингеме, рядом с Даремом, представителями обеих стран. Договор устанавливал, что права обеих сторон не должны быть ограничены предполагаемым браком и что если молодая пара не оставит потомства, чтобы сделать союз двух корон постоянным, Шотландия перейдет к ближайшим наследникам своего древнего трона, «свободная от любого подчинения королю Англии». Последний должен был гарантировать, что «ее права, законы, вольности и обычаи» должны «сохраняться всегда полными и нерушимыми» и что она «должна оставаться независимой и отделенной от королевства Англия по своим правильным границам и маркам... Свободной сама по себе и без какого-либо подчинения». Никакие решения, касаемые Шотландии, не должны приниматься в парламенте вне страны и никакие налоги не могут быть востребованы, за исключением тех, которые идут на общие расходы короны[191]. Было также оговорено, что до тех пор, пока молодые не будут способны вступить в брак и принести присягу о соблюдении обычаев королевства, Эдуард должен содержать шотландские королевские замки, чтобы гарантировать мир и порядок.

Эдуард утвердил договор 28 августа в Нортгемптоне. Он со своей королевой покинул Вестминстер в конце июля для обычного летнего паломничества по среднеанглийским святым местам, слушания дел и приема петиций, а также охоты в лесах Уилтвуда, Рокингема и Шервуда. Следующий парламент был созван осенью в Клипстоне в Ноттингемшире, чтобы конфирмовать устройство дел обоих королевств, которое король с таким триумфом достиг, и оговорить условия для европейского крестового похода, который он поклялся совершить.

25 октября, в его любимом охотничьем замке в ноттингемширских лесах, окруженный магнатами королевства Эдуард огласил свои планы о рыцарском христианском предприятии, которое должно было стать вершиной и главным делом его жизни. Была достигнута договоренность с папой, что крестовый поход начнется осенью 1293 года, на пятьдесят седьмом году жизни короля. Незадолго до этого он отправил ярмутский корабль в Берген, хорошо обеспеченный «грецкими орехами, сахаром, имбирем, фигами, изюмом и имбирными пряниками», чтобы доставить королеву Шотландии от отцовского двора в Норвегии в ее собственное королевство и к будущему супругу.

Но через несколько дней после того как Эдуард встретился со своим парламентом в Клипстоне, он получил волнующее письмо. Оно было написано одним из самых страстных защитников союза обеих корон, Уильямом Фрейзером, епископом Сент-Эндрюса, который писал о себе как «о его доверенном капеллане (духовнике), Уильяме, Божьей волей скромным министром церкви Сент-Эндрюс». В нем содержался слух, что после бурного пересечения Северного моря «Дева» умерла в Оркни в конце сентября. Но еще более, зловещим было то, что Брюсы и другие шотландские знатные роды, выдвигающие требования на трон, теперь собирают вооруженные силы. «Страх войны и смертоубийства, – заканчивалось письмо, – пока Всевышний, с вашей помощью и хорошей службой, не дарует быстрое избавление. Если окажется, что наша вышеуказанная госпожа покинула этот мир (возможно, это и не так), пусть ваше величество удостоит, если ему будет угодно, своим приближением к маркам для объединения с шотландским народом и для спасения от кровопролития, так чтобы преданные люди королевства могли не нарушать свою клятву и поставить во главе их короля, который должен наследовать в порядке преемственности, если случится, что он последует вашему совету».

До того как пришло подтверждение, более страшные новости достигли короля. Его королева внезапно заболела в Харби в Ноттингемшире. 28 ноября она умерла у него на руках. «Моя арфа плачет, – написал он, – при жизни я любил ее нежно, и моя любовь никогда не станет меньше даже при ее смерти». Она являлась его неразлучным спутником на протяжении тридцати шести лет и родила ему тринадцать детей, из которых семеро умерли до нее. С тех пор он утратил путеводную звезду в своей жизни, которая вела его по праведному пути.

Когда пораженный горем король следовал за телом своей жены в длинном кортеже в Вестминстер, в каждом городе и деревне, где отдыхал кортеж, он клялся воздвигнуть крест в память о ней. В Линкольне, Грентаме, Стемфорде и Геддингтоне, в Хадинстоне, рядом с Нортгемптоном, в Стони Стратфорде, Вобурне, Данстебле, Сент-Олбансе и Уотеме, в Чипсайде и деревушке Чаринг-кросс поблизости от его Вестминстерского дворца, в следующие несколько лет появились красивые каменные мемориалы, выражавшие его любовь к ушедшей супруге. Три из них сохранились до сих пор. Сильно поврежденные временем и иконоборцами, своими скрытыми нишами и тонко выточенными статуями, свободно текущим лиственным орнаментом и узором, башенками, флеронами и тонкими венчающими их крестами, они представляют собой изящные примеры новой декоративной английской готики, которая под влиянием эдвардианского двора начала вытеснять строгость ранней английской готики.