Наконец он выключил проектор.

– Ну, вот и все, – сказал он, – такова программа нашей новой рекламной кампании. Приступаем мы к ней немедленно, сейчас же. Остается сделать последнее сообщение.

Фаулер Шокен – превосходный актер. Он порылся в своих заметках и конспектах и наконец, отыскав нужный ему клочок бумаги, прочел то, что мог бы произнести без всякой шпаргалки самый мелкий клерк в нашей конторе.

– «Заведующим Отделом Венеры, – торжественно читал по бумажке Шокен, – назначается Митчел Кортней!»

И это было, пожалуй, самым большим сюрпризом, ибо Митчел Кортней – это я.

Все члены правления разошлись по своим отделам, но я задержался у шефа еще на минутку-другую. Несколько секунд прошло, пока я спускался на лифте к себе на восемьдесят шестой этаж. Поэтому, когда я вошел в кабинет, Эстер уже разобралась с бумагами и освободила мой стол.

– Поздравляю, мистер Кортней, – сказала она. – Вы переселяетесь на восемьдесят девятый. Замечательно, не правда ли? Теперь у меня тоже будет отдельный кабинет.

Я поблагодарил Эстер и тут же пододвинул к себе телефонный аппарат. Прежде всего предстояло созвать сотрудников отдела и объявить им, в чьи руки отныне передаются бразды правления. Но начал я с того, что снова позвонил Кэти. Когда мне опять никто не ответил, я пригласил к себе сотрудников отдела.

Все, как положено, вполне пристойно сожалели о моем уходе и откровенно радовались – ибо каждый соответственно продвигался вверх по служебной лестнице. Наступило время ленча, и я отложил дела, связанные с Венерой, на вторую половину дня.

Позвонив еще раз по телефону, я быстро позавтракал в кафетерии компании и спустился на лифте к платформам метрополитена. Поезд, промчав кварталов шестнадцать, доставил меня в южную часть города. Выйдя из метрополитена, я впервые за весь день очутился на открытом воздухе. Достав пылеуловители, я хотел было заправить их в нос, но потом раздумал. Шел небольшой дождь, и воздух был сравнительно чистым. Стояла летняя погода, душная и сырая. Пешеходы, запрудившие тротуары, спешили поскорее укрыться в зданиях. Просунувшись сквозь толпу, я пересек улицу и вошел в вестибюль одного из домов.

Лифт поднял меня на четырнадцатый этаж. Дом был старый, с плохим кондиционированием воздуха, и в своем промокшем костюме я сразу же почувствовал озноб. Я подумал, что, пожалуй, лучше сослаться на озноб, чем на придуманное наспех недомогание, но потом отказался от этой мысли и вошел в приемную. Девушка в белом, туго накрахмаленном халате вопросительно подняла глаза. Я назвал свое имя.

– Силвер. Уолтер Пи Силвер. Я записан на прием.

– Да, мистер Силвер, – тут же вспомнила она. – Вы сказали, что у вас сердце, случай неотложный.

– Совершенно верно. Возможно, это нервы, но я внезапно почувствовал…

– Конечно, конечно. – Она указала мне на стул. – Доктор Нэвин сейчас вас примет.

Но ждать пришлось минут десять. Когда из кабинета вышла молодая девушка, туда прошел мужчина, записавшийся на прием раньше меня. Наконец сестра сказала, обращаясь ко мне:

– Проходите, пожалуйста.

Я вошел. Кэти, очень строгая и очень красивая, в белом докторском халате, прятала в стол карточку больного. Подняв голову и увидев меня, она недовольно воскликнула:

– Митч!

– Я солгал только тогда, когда назвал вымышленное имя, – сказал я. – А в остальном все верно. Случай, действительно, неотложный, и речь идет о моем сердце.

Что-то похожее на улыбку мелькнуло на лице Кэти, но тут же исчезло.

– Этот случай медицину не интересует.

– Я сказал твоей девушке, что, возможно, это нервы, но она все же предложила мне подождать.

– Я с ней об этом потолкую. Ты прекрасно знаешь, Митч, что я не могу беседовать с тобой, когда идет прием больных. Пожалуйста, уходи…

Я сел у ее стола.

– Ты теперь совсем не хочешь видеть меня, Кэти? Что случилось?

– Ничего. Уходи, Митч. Я – врач, меня ждут больные.

– Да пойми же, для меня это важнее всего на свете! Я пытался дозвониться тебе и вчера и сегодня утром.

Не поднимая глаз, она закурила сигарету.

– Меня не было дома.

– Да, знаю. – Наклонившись вперед, я взял у нее из рук сигарету и затянулся. Пожав плечами, она вынула из пачки новую. – Должно быть, я даже не имею права спрашивать, где моя жена бывает по вечерам?

Кэти вспыхнула.

– Черт возьми, Митч, ты же отлично знаешь…

В это время на ее столе зазвонил телефон. Кэти на мгновение устало прикрыла глаза, а затем взяла трубку. Откинувшись на спинку кресла и устремив взгляд куда-то в угол, сразу смягчившись, она превратилась в врача, терпеливо выслушивающего жалобы больного. Когда разговор, длившийся несколько минут, наконец был окончен, Кэти уже полностью овладела собой.

– Пожалуйста, уходи, Митч, – попросила она, гася окурок.

– Не уйду, пока не скажешь, когда мы встретимся.

– Я… у меня нет времени, Митч. Кроме того, я тебе не жена. Ты не имеешь права преследовать меня. Я попрошу защиты, наконец, даже могу потребовать, чтобы тебя арестовали.

– Не забывай, что я уже подал заявление о браке, – напомнил я.

– Зато я не подавала и никогда не подам. Как только кончится год, я порываю с тобой, Митч! Порываю навсегда!

– Мне надо сообщить тебе кое-что очень важное.

Любопытство всегда было слабостью Кэти. Наступила долгая пауза, а затем вмести того, чтобы снова сказать мне «уходи», она спросила:

– Ну, что еще случилось?

– Нечто поистине потрясающее, и это необходимо отпраздновать. По этому случаю мне и хотелось бы увидеться с тобой сегодня вечером. Совсем ненадолго. Пожалуйста, Кэти! Я люблю тебя и обещаю не устраивать сцен.

– Нет… – Но она уже заколебалась.

– Прошу тебя!

– Хорошо. – Пока она раздумывала, снова зазвонил телефон. – Хорошо, – сказала она. – Позвони мне домой. В семь. А теперь я должна заняться больными.

Она сняла трубку. Я направился к двери. Кэти разговаривала по телефону и даже не взглянула в мою сторону.

Когда я вошел в кабинет Шокена, он сидел, низко склонившись над столом, и листал последний номер «Таунтонз уикли». Обложка журнала ослепительно сверкала, словно типографская краска вобрала в себя все цвета радуги, и каждая ее молекула била прямо в глаза, как крошечный яркий прожектор. Шокен потряс передо мною блестящими страницами.

– Что ты скажешь об этом, Митч?

– Дешевка, – не задумываясь, ответил я. – Если бы мы унизились до того, что стали издавать подобный журнальчик, я тут же подал бы в отставку. Слишком дешевый прием.

– Гм. – Фаулер положил журнал яркой обложкой вниз; краски вспыхнули в последний раз и погасли.

– Да, это дешевка, – сказал он задумчиво. – Однако, нашим конкурентам нельзя отказать в изобретательности. Еженедельно рекламу фирмы «Таунтон» читают шестнадцать с половиной миллионов. И все они становятся потребителями товаров фирмы «Таунтон» – ее и никого больше. Надеюсь, ты пошутил, когда сказал об отставке? Я только что дал указание Гарвею Бренеру начать издание журнала «Шок». Первый номер выйдет тиражом в двадцать миллионов. Ладно, ладно, – милостиво остановил он меня, когда я стал неуклюже оправдываться. – Понимаю, что ты хотел сказать, Митч. Ты против дешевой рекламы. Я тоже против. Для меня Таунтон – олицетворение всего, что мешает рекламе занять принадлежащее ей по праву место в жизни нашего общества наравне, скажем, с религией, здравоохранением и судом. Таунтон способен на все, вплоть до подкупа судьи и похищения сотрудников конкурирующих фирм. Тебе, Митч, надо его особенно остерегаться.

– Мне? Почему именно мне?

Шокен издал самодовольный смешок.

– Да потому, что мы украли у него Венеру из-под самого носа, вот почему. Я уже говорил тебе – он предприимчив, эта идея пришла в голову одновременно ему и мне. Поверь, нелегко было убедить правительство отдать предпочтение нам.

– Понимаю, – сказал я. И действительно понял все. За долгую историю существования наших правительств нынешнее было, пожалуй, самым представительным. Не по количеству представителей per capita ‹на душу населения (лат.)›, а скорее, ad valorem ‹по стоимости (лат)› этих представителей. Если вы любите пофилософствовать на разные темы, то лучше этой не найти. Следует ли расценивать голоса избирателей одинаково, как это пытаются провозглашать наши законы, ссылаясь на заветы отцов – основателей нашей нации, или правильнее будет прежде всего принимать в расчет силу, мудрость и влияние, точнее, деньги избирателя? Однако, эти размышления не для меня. Я – прагматик, да к тому же прагматик, состоящий на жаловании у фирмы «Фаулер Шокен».