Но, возможно, подобным способом невозможно говорить ясно и однозначно. (Совершенно точно, что очень трудно говорить ясно и однозначно в рамках «снаружи вообще нет никакого мира»; в этой главе мы более или менее придерживаемся традиционного взгляда на то, что мир есть — в противном случае мы не смогли бы говорить об иллюзиях как об иллюзиях).

Все указывает на то, что сама идея «внутри» и «снаружи» обречена на поражение. От физики и нейропсихологии мы получаем одинаковое сообщение, наиболее изящно выраженное Джоном Уиллером и приведенное в Главе I: «Там нет никакого «там».

Не представляет никакой ценности то, что связь между Копенгагенской интерпретацией и точкой зрения Матурана/Варела вызывает вопрос: являются ли эти описания полными? Если мы признаем их логичными, то вынуждены будем спросить, включают ли они в себя все. Нет, не включают — да и не могут. Это доказал Курт Гедель: его теорема говорит, что превосходная теория не может быть последовательной и полной. Если она последовательна, в ней будут утверждения, правдивость которых не может быть установлена, даже если из других источников мы знаем, что они истинны.

В 1935 году Альберт Эйнштейн, который много лет был другом Геделя, задал следующий вопрос о квантовой механике: является ли она полной? С помощью хитро изобретенных примеров он пытался доказать, что нет. Это привело к продолжительной дискуссии, в которой его оппонентом был Нильс Бор. Бор настаивал, что квантовая механика является полной. И эксперименты, которые были проведены в 80-е годы, в конце концов доказали, что примеры Эйнштейна не выдерживают критики.

Квантовая механика является полной: мы не сможем узнать о мире атомов больше, чем он нам рассказывает. Насколько нам известно.

Такой же вопрос можно задать и точке зрения Матурана и Варела: является ли она полной? Конечно, нет. Это полное и тотальное описание жизни на подводной лодке, но это описание предполагает, что вне подводной лодки имеется мир — и не более. В противном случае теория теряет целостность.

Точка зрения Матурана и Варела может учитывать любой опыт, полученный внутри подводной лодки. Но она предполагает, что снаружи лодки существует мир — в противном случае это чистая чушь. Однако этого невозможно увидеть, находясь внутри лодки.

Точке зрения недостаточно быть последовательной — в жизни есть куча последовательных, но совершенно неинтересных точек зрения. К примеру, солипсизм: «Есть только я».

Точка зрения Матурана и Варела может и быть правильной, но на самом деле это не слишком и важно.

Нейронаука сегодня столкнулась с огромной проблемой, которая известна под названием «проблема связывания». Информация из нашего окружения разделяется и анализируется во многих различных центрах мозга. Дело не только в том, что импульсы различных сенсорных модальностей, таких, как зрение или слух, поступают для анализа в различные участки мозга. Дело еще и в том, что поступившее от каждой модальности также делится между мириадами нервных клеток, каждая из которых видит очертания, или форму, или движение, или цвет, или количество света, или контраст, или направление, или положение в пространстве.

Все эти аспекты не просто подлежат анализу, а затем воссоединению в единую картину лошади, которую оседлал человек; зрительные образы должны не только ассоциироваться с запахами, звуками, ощущениями и удовольствием — это должно произойти одновременно и еще до того, как человек свалится с этой лошади!

Человеческому мозгу приходится справляться с координацией обработки более чем 11 миллионов бит, которые поступают каждую секунду и делятся между сотнями миллионов нервных клеток, чтобы потом все эти различные импульсы составились в одну сознательную картину того, что происходит вокруг.

Все это должно происходить постоянно, до 16 часов в сутки. Безо всякой рассинхронизации.

Это и есть проблема связывания. Мы можем также называть ее проблемой фигуры/основания. Как удается мозгу вычислить, что есть ваза, а что есть лица, из той информации, которую он обрабатывает в случае двузначных фигур, таких, как ваза/лица, приведенная ранее? Как собираются вместе все эти различные аспекты одного объекта? В самом деле, как мозг вообще решает, что является фигурой, а что — основанием?

Проблема связывания очень глубока вне зависимости от того, существует ли окружающий мир или нет.

В 1989 и 1990 году впервые высказанная мысль о том, чтобы перенести феномен сознания в область естественных наук, вызвала значительный энтузиазм. Частично он объяснялся тем, что это позволяло поставить на обсуждение механизм решения проблемы связывания.

Это была совместная идея молодого немецкого физика Кристофа Коша, который возглавлял лабораторию вычислений и нервной системы при институте биологии Калифорнийского института технологии, и британского физика, биолога и специалиста в области нейрологии Фрэнсиса Крика, который работал в Институте Салка в Ла Джолла, Калифорния. Идея настолько смелая, всеобъемлющая и простая, что ее вряд ли можно было бы воспринимать серьезно — если бы не два замечательных обстоятельства.

Одним из них был сам Фрэнсис Крик — один из самых легендарных ученых 20 столетия, который получил известность в 1953 году благодаря раскрытию тайны наследственности. Он и Джеймс Уотсон открыли структуру молекулы ДНК — знаменитая двойная спираль, которая стала символом нашего времени. И с 1953 года Крик снова и снова выдвигал простые, дерзкие и — время от времени — правильные идеи, которые полностью меняли темы научных дискуссий.

Второе замечательное обстоятельство заключалось в том, что идея Крика и Коша, похоже, нашла экспериментальную поддержку. В 1989 году группа немецких ученых обнаружила, что нервные клетки кошек способны вибрировать синхронно, когда эти клетки видят тот же объект. Эти колебания происходят с частотой 40 раз в секунду и, по-видимому, являются выражением согласия клеток в том, что они видят один и тот же объект. Когда Вольф Сингер и его научные коллеги во Франкфурте опубликовали результаты своих исследований, уважаемый американский журнал «Science» сообщил об этой новости под заголовком «Тайна мозга раскрыта» и предварил статью вопросом: «Удалось ли Вольфу Сингеру открыть клеточную основу сознания?»

Идея Крика и Коша заключалась в том, что колебания, обнаруженные Сингером, являются основой сознания. Все клетки, которые получают раздражения, исходящие от того же самого объекта, «замыкаются» в синхронность, которая поддерживается в течение короткого промежутка времени.

Изначально эта теория применялась к сознательному видению, но ученые не скрывали своей веры в том, что она может объяснить и основу всего сознания. Первоначально идея колебаний, которые являются выражением совместной работы нервных клеток, была предложена немцем Кристофом фон дер Малсбургом в 1986 году.

Летом 1990 года энтузиазм достиг максимума — впервые за много лет результаты Сингера и смелые предположения Крика и Коша дали научной общественности ощущение того, что оно подходит к разгадке загадки сознания. Но эксперименты, проведенные с тех пор, давали не столь вдохновляющие результаты. Оказалось, что при проведении опытов с обезьянами очень сложно воспроизвести такой же эффект, поэтому оптимизм, с которым в течение нескольких лет связывалась эта идея, постепенно утих. В человеческом мозгу ученым удалось обнаружить только слабые признаки подобных колебаний — лишь 25 % клеток участвовали в подобной деятельности. А исследования на людях даже невозможно было начать.

Но изящество идеи заключалось в том, что одновременно она объясняла и внимание — сущность сознания во внешнем мире. Когда несколько нервных клеток начинают синхронно колебаться на 40 герцах — 40 раз в секунду — это называется вниманием.

Различные группы нервных клеток синхронно колеблются в соответствии с различными объектами нашего окружения (стол, стул, книга, рукопись, лошадь) — и одна из колебательных моделей одерживает верх. Это сознание.

Колебательная модель, которая доминирует в тот момент, когда мы что-то осознаем, соединяет вместе мириады нервных клеток — и формирует сознание. Мы можем осознавать только что-то одно в каждый момент времени (или, если быть более точными, 7 плюс-минус 2 объекта), так как одно из колебаний преобладает.

Каждый раз, когда какая-то вещь становится объектом подобных 40-герцевых колебаний, мы ее осознаем — и можем запомнить. Колебательные модели, которые соответствуют чему-то, что мы можем запомнить, одерживают верх чаще, чем совершенно новые колебания, представляющие новые объекты, так как во втором случае мы имеем модель нейронов, которые до этого никогда не колебались вместе.

Те объекты, которые вызвали колебания, но не стали преобладающими в данный момент, могут либо стать объектами внимания позже, когда будет преобладать соответствующее колебание — либо никогда ими не станут.

В любой момент времени в мозгу имеется очень большое количество нервных клеток, которые колеблются синхронно. И лишь очень немногие из них будут усилены до доминирующего 40-герцевого колебания даже на самое крохотное мгновение. Ни одно из этих колебаний никогда не станет объектом внимания.

Они представляют бессознательную обработку информации мозгом.

«В зрительной системе проходит также определенная нейронная деятельность, о которой мы не имеем полного представления, — пишут Крик и Кош. — Большая ее часть относится к вычислениям, которые необходимы, чтобы обеспечить наиболее полную интерпретацию всей входящей информации, сочетающейся с той, которая уже имеется — информации по различным категориям, накопленной в прошлом. И именно об этой «лучшей интерпретации» нам и становится известно».