В тот же день Тухачевский подписал приказ Войскам Западного фронта:

«Красные солдаты. Пробил час расплаты. Наши войска по всему фронту переходят в наступление. Сотни тысяч бойцов изготовились к страшному для врагов удару. Великий поединок решит судьбу войны русского народа с польскими насильниками. Войска Красного знамени и войска хищного белого орла стоят перед смертельной схваткой. Прежде чем броситься на врагов, проникнитесь смелостью и решительностью.

Только наполнив грудь отвагой, можно победить. Да не будет в нашей среде трусов и шкурников. В бою побеждает только храбрый.

Перед наступлением наполните сердце свое гневом и беспощадностью.

Мстите за сожженный Борисов, поруганный Киев, разгромленный Полоцк. Мстите за все издевательства польской шляхты над рево люционным русским народом и нашей страной. В крови разгромленной польской армии утопите преступное правительство Пилсудского.

В наступлении участвуют полки, разбившие Колчака, Деникина и Юденича.

На защиту Советской земли собрались бойцы с востока, юга, запада и севера. Железная пехота, лихая конница, грозная артиллерия неудержимой лавиной должны смести белую нечисть. Пусть разоренные империалистической войной места будут свидетелями кровавой расплаты революции со старым миром и его слугами. Красная Армия да покроет себя новой неувядаемой славой»19.

Все та же героико–романтическая риторика, все тот же «высокий стиль», полный агрессивной энергетики. «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо»… Не случайно Тухачевскому с юности так нравился Маяковский. Тухачевский, обладатель польского дореволюционного ордена Св. Станислава эстетствовал, ведя армии на захват Польши, возвращая своей империи ее земли, он стремился расширить ее границы, пусть и под флагом мировой революции, в которую вряд ли всерьез верил. Кстати, и сам Маяковский не остался в стороне от польской кампании, агитируя за борьбу с белополяками куда менее поэтично, чем командующим Западным фронтом:

«На польский фронт!

Мигом!

Если быть не хотите Под польским игом[ 20 ]»20.

Польша пыталась отстоять «географическую новость» — собственную независимость. Усиливалась польская пропаганда с антирусским душком. Акцию «по сплочению польского общества» возглавили политические партии и общественные объединения. Распространялись, публиковались на страницах периодической печати десятки воззваний и призывов, сообщений, манифестов и писем. Консолидации общества в не меньшей степени, чем риторика, способствовали и сообщения из Белоруссии о прорыве войсками Западного фронта польской линии обороны и о быстром продвижении Красной армии на запад. Лейтмотив этой пропаганды выразил сам Пилсудский в своей книге «Война. 1920 год».

«В гербе нашего государства — орел белого цвета, имеющий, как любой орел, кривой клюв и острые когти; в кампанию п. Тухачевского 1920 года он расправил свои могучие крылья и сумел противостоять двуглавому уродцу, хотя тот и выкрасился в красный цвет. Пусть мы будем «бело–поляками», если наш орел белый. У него от природы одна голова, а когти достаточно остры, чтобы побеждать уродцев и защищать свое гнездо»21.

И далее — формула, в которой ненависти куда больше, чем свободолюбия:

«Варшава только что стряхнула с себя грязь вековой неволи, неволи долгого торжества бессилия и трусости»22.

Огромную роль в национальной консолидации сыграло католичество — религия, традиционно влиятельная в Польше и укорененная там гораздо глубже, нежели православие в России. Католическое духовенство выступило с призывом к польскому обществу о сплочении и максимальной консолидации сил для борьбы с угрозой национальному и государственному суверенитету. Оно направило письмо Папе Бенедикту XV, епископатам мира и польскому народу:

«Мы не боремся с народом России, но сражаемся с теми, кто попрал Россию, высосав ее кровь и ее душу, стремясь к новым захватам»23.

Были намеки и прозрачнее:

«Большевизм и вправду идет на завоевание мира. Раса, которая управляет им, уже завоевала мир, используя золото и банки, а сегодня, подгоняемая текущим в ее жилах извечным стремлением к империалистическим захватам, стремится надеть не шею всех народов ярмо своего правления…»

Намек был понят, и по стране прокатилась волна погромов, разумеется, никак не повлиявших на военную ситуацию, но добавивших адреналина радикалам.

Советское руководство в свою очередь апеллировало к народу Польши:

«Мы признали независимость Польши. С самого начала мы не хотели войны, мы шли на самые большие уступки во имя мира, но после того как ваши преступные правители навязали нам войну, мы сосредоточили достаточные силы, для того чтобы вконец разгромить ваших помещиков и капиталистов и обеспечить, таким образом, мир между независимой рабоче–крестьянской Польшей и рабоче–крестьянской Россией… Польские рабочие и крестьяне, польские легионеры!.. Вашей жизни, вашему человеческому достоинству, вашей пролетарской и крестьянской чести не грозит никакая опасность. Сражаясь против нас из–под палки польских панов, вы совершаете измену по отношению к будущей социалистической Польше и к рабочему классу всего мира. Очиститься от пятна измены вы можете только одним путем: перейдя к нам с братски протянутой рукой… Бросайте же кровавое, бесчестное, проклятое дело борьбы с рабочими и крестьянами России и Украины… чтобы таким путем вернее и скорее обеспечить независимую социалистическую Польшу»24.

Заботясь о пропагандистском успехе, Ленин рекомендовал секретариату ЦК РКП(б): «все статьи о Польше и польской войне» следует «просматривать ответственным редакторам под их личной ответственностью.

Не пересаливать, т. е. не впадать в шовинизм, всегда выделять панов и капиталистов от рабочих и крестьян Польши»25.

Однако во «внутреннем употреблении» большевистская великодержавность все–таки проступала:

«Белогвардейская Польша, как и другие мелкие окраинные государства, не имеет самостоятельной политики и руководится жадностью, которая умеряется лишь трусостью»26, — гласили тезисы ЦК РКП (б) «Польский фронт и наши задачи», опубликованные 23 мая 1920 года.

На дипломатическом уровне Польша настаивала на том, чтобы Антанта оказала давление на Советскую Россию, вынудив ее подписать мирный договор. Кроме того, польский премьер Владислав Грабский добивался скорейшей поставки военной техники. К 30 июня Польша исчерпала все кредиты, предоставленные на военные цели западными странами, главным образом Францией. Попытки воздействия на Антанту стали генеральной линией польской делегации на мирной конференции в бельгийском городке Спа, открывшейся 5 июля 1920 года. Это подстегивало и Германию, и Россию обеим нужны были союзники. Германия формально придерживалась нейтралитета, однако нейтралитета, сочувственного по отношению к России.

Вряд ли возможно установить точную дату и инициатора сотрудничества между РККА и рейхсвером. Во всяком случае, мысль о нем в среде германского генералитета зародилась задолго до подписания Рапалльского договора. Одним из первых ее сформулировал главнокомандующий рейхсвером генерал X. фон Зект, который писал, что, еще будучи начальником штаба армии «Норд» в Прибалтике, пришел к выводу о необходимости для Германии опереться на Советскую Россию в борьбе за ликвидацию невозможных для Германии условий, продиктованных державами Антанты в Версале27. Видный военный теоретик, успешный военачальник, автор ряда монографий по военному делу и российскогерманским отношениям, Зект находил союз двух стран перспективным и полезным. «Мысль о совместной работе с Россией» пришла Зекту весной 1920 года28.

С российской стороны первые попытки навести мосты были предприняты в 1919 году через Карла Радека[ 21 ], вышедшего из Моабитской тюрьмы, куда он был заключен за революционную

деятельность в Германии. В 1920 году Радек, занявший на своей родине, в Польше, заметный политический пост — члена Польревкома, оставался приверженцем экспорта революции и сторонником советско–германского сближения против Антанты.