– О чем задумался, Билл? О том же, о чем и я? – спросил я, недружелюбно насупившись. Он усмехнулся, показав заостренные зубы.

Кстати, музыка тут играет вполне приличная. «Wandering Star», например. Бродячая звезда. Я тихонечко подпеваю.

Берем еще по пиву, но без особой охоты. Вся стена за барной стойкой обклеена банкнотами разных стран. Ненавижу. Пытаюсь вдохнуть новую жизнь в мою увядающую фантазию на тему «Золота Калифорнии» и «Бродячей звезды», но фантазия упорно вянет. Возвращаюсь к унылой реальности, где, как выясняется, мы грохнули 120 фунтов на утоление жажды, которой, собственно, и не испытывали.

– Опять гонишь. Уж никак не сто двадцать.

Скучно. Пишу заметки.

Мы вернулись обратно в отель с полным багажником водки. Навозные мухи вновь разжужжались – страшное дело. Папа Придурь надрался достаточно быстро, но все же не раньше чем опустошил две бутылки. Причем водку он пил стаканами, и не разбавляя. Дочурки, надо сказать, тоже пили, как кони.

– Всё, бля, достало! Да еще доченьки уродились… вот жизнь, сука драная, – объявил папа Придурь. Билла вдруг переклинило, он вынул свой ножик с пурпурной рукояткой и разрезал близняшек посередине. Он был ужратый в корягу и, наверное, искренне полагал, что делает им одолжение. Папа Придурь завыл белугой, схватил своих свежеразделенных дочек и принялся прилеплять их обратно друг к другу. А те только невразумительно булькали и хрипели. Такие уроды – это уже извращение природы. Они не имеют права на существование. И потом, я ненавижу сентиментальность. Так что пришлось прибить безутешного папеньку смертельным ударом сверхзвукового каратэ «кролик метит в висок». Его глаза вылетели из глазниц, шмякнулись о противоположную стену и растеклись там двумя подрагивающими глазуньями. Он наделал в штаны – судя по характерному запаху. Мы очистили кассу и быстренько смылись.

Возвращаемся в наш милый домик, готовим пиршество. Психоз, конечно, присутствует – куда ж без психоза, – но теперь у нас есть, что покушать. Яичница с колбасой и беконом в количествах просто немереных, ведро чая, толстые ломти ржаного хлеба, благословен будь Шеф-Повар на небеси! Милый домик постепенно приобретает милый сердцу вид мусорной свалки: тяжкий дух сытого пердежа и разбросанные бычки. Вот она, жизнь! Разговор – идиотские шутки и громоздкая ложь. Снаружи по-прежнему воют белые медведи и ревут сибирские саблезубые тигры. Гимпо сидит за столом, сверяет квитанции и чеки, подсчитывает сегодняшние расходы. Мы с Z занимаемся путевыми журналами: перечитываем написанное за день, исправляем неточности, заполняем пробелы. Иногда достаем свои новые ножички – с лезвиями в пять дюймов длиной, – кидаем их в деревянный пол, так, чтобы втыкались, или сосредоточенно вырезаем узоры на наших дзен-палках. Несем всякий бред – как всегда, с умным видом. Гимпо уже завалился в койку и тихонько похрапывает. Да, у него был тяжелый день. С утра за рулем. И плюс – груз ответственности за двоих раздолбаев в нашем с Z лице.

Психоз на почве клаустрофобии. Страшная вещь.

В тот же вечер, чуть позже. Бар при коттеджном поселке: атмосфера модерновой школьной столовой. Сплошная сосна. Еще по лагеру – здесь он уже не такой дорогой. Отдыхающие семейства играют в карты. Все очень прилично и чинно: не какой-то сомнительный покер или, скажем, очко – только благопристойный вист. Тишина, приглушенный шепот, редкий сдавленный смех. Ощущения странные. Они есть, но я не возьмусь их описывать.

Мы с Z пытаемся разговаривать, но получается как-то натужно. Сидим, пишем заметки. После вчерашних событий в поезде (накал страстей, драматизм ситуаций) сегодня все как-то… вообще никак. Ничего выдающегося. Можно, конечно, дать волю фантазии и напридумывать всякого разного, но у Z это получится лучше. Гораздо лучше. Похоже, за эти два дня мы изрядно друг другу поднадоели. Разговор как-то не клеится. Сидим, тупо пялимся в телевизор: что-то типа конкурса красоты, только для мужиков. Мальчики – хоть сейчас на обложку печатных изданий в жанре жесткого порно для геев. Моя латентная гомофобия вмиг пробуждается и начинает вовсю гомофобствовать, но либерал во мне призывает к терпимости. И это – семейное развлечение? Странно. Телевизор работал без звука, но в колонках наигрывало что-то депрессивно финское народное – заунывное и трескучее. Настроения нет никакого. Настал тот самый унылый миг, когда ты сидишь в баре с друзьями и вдруг понимаешь, что это может быть любой бар в любой части света, и говорить больше не о чем, и ты в очередной раз проникаешься мыслью, что жизнь – это нудно и скучно, и вовсе не так увлекательно, как когда-то казалось. И тут входит сияющий Гимпо. Его улыбка буквально слепит.

Мы едем в город. Да, сейчас будний день, то есть вечер, и мы в глухой финской глубинке, но Гимпо – с его богатым армейским прошлым и неубывающим оптимизмом – всегда нароет как минимум парочку потайных злачных мест, где можно как следует оттянуться, в любых ебенях, на любой, даже самой дремучей окраине, на немодном курорте в мертвый сезон, в гарнизонном поселке. Вот и сейчас, в конце длинного ряда закрытых магазинов Гимпо высмотрел крошечную неоновую стрелку, что указывает во двор и вниз. Надо думать, в подвал. «Ночной диско-клуб». Звучит заманчиво. То есть заманчиво для заграничной поездки, когда надо как-то убить тухлый вечер. Как выясняется, полный отстой. Одиннадцать фунтов за вход. Народу нет ни души. Плохая рок-группа на сцене пытается изобразить что-то из «Bachman-Turner Overdrive». Быстренько съебываем, пока нас не заставили заплатить за вход.

Через двадцать минут. Вот, это уже лучше! Средних лет пары выплясывают фокстрот, кабаре-банд в количестве трех музыкантов зажигает по полной, а мы усаживаемся на высокие табуреты у стойки и упиваемся музыкой. Мы ужасно довольны собой: мы нашли Что-то Стоящее и поймали Драйв, в этом большом, но пустом по зиме отеле, по дороге на север, за городом. Смех, улыбки, приподнятое настроение, счастливые пары грациозно скользят по натертому полу. Да, с бальными танцами здесь, в Финляндии, всё хорошо, равно как и с сибирскими саблезубыми тиграми, горелой мороженой рыбой и слабо алкогольным лагером. Хорошо – в смысле много.

Мягкий, приглушенный свет, дружелюбный бармен смешивает какие-то причудливые коктейли. Зал большой, распланирован очень удобно. Если случайно встречаешься с кем-то взглядом, этот кто-то радушно тебе улыбается. Народ здесь серьезный, солидный, одеты все хорошо – усердные и работящие члены сообщества, пользующиеся заслуженным уважением среди своих коллег и знакомых. И что самое главное, здесь мы не чувствуем себя изгоями, отбросами общества и опасными асоциальными элементами. Дальняя стена – сплошь зеркальное стекло. Снаружи – горькая ночь, черный лес, что окружает вершину мира, растянулся на тысячи миль, отсюда до Берингова пролива. Прикольно, как настроение может разительно перемениться буквально за долю секунды.

Сон перестроился на другую волну: Богоявление номер два. Ангельски белый свет и заряженные электричеством подсолнухи осыпаются, словно цветы отцветающей вишни в замедленной съемке; теплый ток понимания всего на свете мчится по венам, точно морфиновый паровоз; гудящий генератор запредельной нирваны просветляет все нервные окончания. Я – сверкающая галактика из крошечных оптоволоконных звезд, звездная пыль, рассыпанная в сновидении, голос Вселенной поет в моем теле благословенным божественным упоением, да святится имя мое.

Я вижу слепых рыбаков, что плывут сквозь пространство. Теперь у них выросли крылья, их улыбки – блаженны. Их татуировки сияют нездешним светом – взвихренные цвета. Над головами их – нимбы. Они запевают «Люби меня нежно», «Love Me Tender», безумно красивыми ангельскими сопрано в телепатической коммуникации.

«Песни свингующих дзен-мастеров», композиция первая: «Чужестранцы в ночи». Очень стараюсь сдержаться и не выдать красивую ложь о… или, скажем, о том, что Фрэнк Синатра по происхождению никакой не итальянец. Он – чистокровный финн. А откуда, вы думаете, у него эти пронзительные голубые глаза и светлые волосы? А вся эта биографическая итальянщина – это происки мафии, с которой ему в свое время пришлось заключить соглашение. Вы же видели «Крестного отца»? По счастливой случайности Фрэнк сейчас в Ивало – это его родной город, – приехал сюда ненадолго, на пару дней, повидаться с семьей и друзьями и спеть «Dooby dooby do, Do Do Do Do, Doooo», в порядке родственного одолжения, на торжествах по случаю золотой свадьбы своего кузена Ульриха.