Ритм, в котором проходит моя жизнь, напоминает хаос, и я, если честно, порядком устала. Радует одно: времени на самокопание практически не остается, и вопросы, кем я была раньше, терзают только в минуты одиночества, когда я возвращаюсь домой, справляюсь с подготовкой к занятиям и ложусь в постель. Тьма обступает со всех сторон, и я, бесполезно пытаясь уснуть, думаю о том, что прошлого для меня не существует, что в отличии от других, моя жизнь началась не с рождения, а с той самой секунды, когда я очнулась в больничной палате, лишь по сохранившимся документам узнав, что меня зовут Трейси Рид. Больше ничего, будто я упала с другой планеты.

Наверное, так оно и есть. Особенно легко в это поверить, когда все попытки узнать больше, заканчиваются провалом, потому что никто в этом проклятом городе, запечатанном в бетонные стены, не хочет заниматься пустяками в виде восстановления личности.

За бесконечной работой не замечаю, как смена переваливает за половину. Самый большой поток клиентов проходит до девяти — все это время мы без передышки обслуживаем посетителей, принимаем и разносим заказы, терпим грубость или же с благодарностью улыбаемся тем, кто оставляет чаевые. Впрочем, эти деньги все равно забираются, а любая попытка утаить левый доход приводит к куда большим потерям — удержанию части зарплаты, которая во много раз превышает возможный заработок чаевыми. Так что благодарная улыбка скорее реквизит фирмы, чем истинная радость. После девяти занудный колокольчик звенит реже, и мы успеваем привести зал в порядок: сделать влажную уборку, вымыть пол от весенней грязи и даже нарезать салфеток.

Также в затишье мы можем перекусить, и только я собираюсь это сделать, направляясь в сторону кухни, как проклятый колокольчик дает о себе знать, и Латиф тут же хватает меня за руку, привлекая внимание к своему вытянувшемуся то ли от удивления, то ли от восхищения лицу. Прослеживаю за ее взглядом и понимаю, в чем дело: зашедший только что мужчина, по-видимому, тоже упавший с другой планеты, либо попросту ошибшийся дверью. Такие, как он, не ходят в заведения подобные нашему. И пока секунды нашего замешательства парализуют тело, я успеваю рассмотреть его как следует: высокая и статная фигура; дорогой, просто до неприличия дорогой костюм благородного серого оттенка; темные, до плеч волосы, уложенные идеальнее идеального; привлекательное мужественное лицо; неспешные движения и ленивая грациозность. Но самое удивительное — его глаза, в тот момент, когда он переводит на нас свой взгляд. Они настолько черные и проникновенно цепкие, что я вспыхиваю от смущения, смешанного с каким-то инстинктивным страхом. Наверное, моя реакция связана с опасно демонической энергетикой, которая чувствуется интуитивно.

Становится не по себе, и я освобождаюсь от хватки Латиф, чтобы заняться хоть чем-то и освободиться от этого пронизывающего взгляда.

— Бог мой, только посмотри, — шепчет она, даже не скрывая своего изумления. — Молю, пусть он сядет за мой столик, прошу-прошу-прошу, — Латиф складывает руки в молитвенном жесте и разочарованно выдыхает, когда мужчина, наконец перестав нас разглядывать, проходит именно в мою зону. — Черт, ну почему тебе все время везет?

— Ты можешь обслужить его, если хочешь. Мне не по себе от одного его взгляда, — едва слышно шепчу я, косясь в сторону посетителя, с королевской неторопливостью устраивающегося за столиком, лицом к нам. Он кладет одну руку на стол, начиная барабанить по нему пальцами, а вторую устраивает на бедре, наверняка ожидая, когда кто-нибудь из нас отойдет от шока и приступит наконец к работе.

— Я бы с удовольствием, но этот столик привязан к тебе, а ты знаешь, что будет, если эта карга узнает о подмене. Лучше передай ему мой номер телефона.

— Трейси, черт бы тебя побрал, так и будешь там стоять? — жесткий голос стоящего за стойкой Уилла, выполняющего обязанности бармена, придает смелости, и я, достав блокнот для записей и будто что-то ища в нем, подхожу к столику, ощущая как щеки заливает яркий румянец, а руки, держащие ручку и блокнот, начинают мелко дрожать.

— Добрый вечер, сэр, — даже голос меня подводит, и получается что-то унизительно жалкое, едва слышное. Прочищаю горло и уже более уверенно продолжаю: — Рады видеть вас в нашем кафе, — я смогла произнести приветствие, но до сих пор не могу посмотреть на него, действительно чувствуя себя не в своей тарелке. Наступившее молчание делает еще хуже, и я облизываю пересохшие губы, поправляя ворот словно сдавливающей грудь футболки. Нужно сделать глубокий вдох и успокоиться. Это всего лишь очередной клиент. — Выбрали что-нибудь? — спрашиваю, все продолжая смотреть вниз и прекрасно зная, что он даже меню не открывал.

— Двойной кофе, пожалуйста, простой, черный, — от его голоса мурашки по коже, и мне становится стыдно за свою реакцию, за то, что я никак не могу справиться с этой непонятной скованностью. Все же делаю глубокий вдох, наполняя легкие древесными нотками его парфюма, и поднимаю взгляд, встречаясь с его — изучающим. Он так пристально рассматривает меня, что я совершенно теряюсь, в смущении хлопая ресницами и все продолжая стоять на месте.

— Извините, — выдыхаю, наконец приходя в себя и разворачиваясь к стойке. Меня трясет, и, когда я беру налитую Уиллом чашку, металлическая ложечка дрожит заодно со мной, воспроизводя противный дребезжащий звук. Да что же это такое? Осторожно ставлю чашку на стол и стараюсь дышать ровно, чтобы, не дай бог, не выдать своего смятения, которое, впрочем, и так видно. — Ваше кофе, сэр, — облегченно выдыхаю, радуясь, что пытка закончена, и собираюсь уйти, как он останавливает меня одной лишь фразой:

— Спасибо, ma petite.

Ошарашенно замираю, поражаясь такой наглости, и упрямо сжимаю губы, напрочь забывая о только недавно сковывающем меня стеснении.

— Я могу задать вам вопрос?

Его брови всего на мгновение взмывают вверх, на губах появляется едва заметная полуулыбка, и он кивает, откидываясь на спинку диванчика и ожидая моего вопроса. А он действительно хорош, хорош настолько, что кончики пальцев покалывает.

— Почему вы назвали меня "моей маленькой"? В будущем я учитель, учитель французского языка, — поясняю я, когда замечаю в его взгляде удивление. Он молчит, наверняка не считая нужным ответить — его право. В конце концов, за годы работы здесь, меня называли и похуже. И дело даже не в том, что он так странно обратился ко мне, а в том, что это обращение пропитано какой-то подозрительно теплой нежностью, словно перед ним стоит не незнакомая девушка, а старинный друг, который был для него чем-то большим, чем просто прохожий.

— Простите, если обидел вас. Глупо получилось, — у него абсолютно невозмутимый вид, даже придраться не к чему, и я пожимаю плечами, искренне радуясь, что он заказал только кофе и через парочку минут уйдет отсюда. По крайней мере, я смогу успокоиться и продолжить работу, вот только сложно сосредоточиться, зная, что он где-то в зале и, вполне возможно, наблюдает за мной. Его навязчиво пристальное внимание будто преследует меня.