В такие моменты я ощущаю, как он касается моей обнаженной души, и, чтобы спрятаться от его внимания, опускаю голову и снижаю голос, наивно надеясь, что он прекратить пытать меня. Напрасно, и мне приходится рассказывать о школе, доме, работе, знакомых, да о чем угодно, даже о том чертовом пруде, через который я любила ходить с работы в моменты крайней меланхолии. Зачем ему это? Что в этом интересного?

Не знаю.

Мотаю головой, касаясь кончиками пальцев холодного стекла, единственной преграды, разделяющей меня и мнимую свободу. Иногда желание вырваться на улицу столь остро, что я репетирую перед зеркалом давно продуманный в голове разговор, но, как только вижу Господина, теряю всю смелость и вновь откладываю на потом, таким образом накопив много таких "потом". А ведь так хочется окунуться в холодный воздух ноября, пройтись по жухлой листве и заглянуть в сад, который не видно с этой стороны дома.

Мне же остается своя комната и прогулки до столовой, когда мне приказывают спуститься к ужину. Если бы не этот факт, то, можно сказать, здесь не так уж и плохо, главное не думать о том, что жизнь может оборваться в любой момент, а опасность подстерегает после каждого неосторожного слова, могущего вызвать гнев Господина, как оказалось, слишком непредсказуемого.

Видимо, сегодня мое терпение подходит к концу, потому что я все-таки решаюсь спросить разрешения покинуть особняк. Хотя бы на пять минут, пройтись по подъездной дороге и вернуться назад, пусть даже под пристальным вниманием Мадлен, или Саймона, или самого Хозяина, раз он так сильно не доверяет мне.

Делаю пару глубоких вдохов прежде чем постучаться в его комнату, правда, так и не дожидаюсь ответа, что указывает на то, что Рэми в библиотеке, либо же вообще отсутствует. Что ж, второе тоже неплохо, ведь сейчас я настолько жажду выбраться, что хочу попытаться выйти на улицу незамеченной. Да они даже не узнают, не увидят, не поймут. Я буду крайне осторожна.

Мои надежды не оправдываются как только я вижу Господина в холле. Довольно странный выбор места, учитывая то, что он предпочитает тишину библиотеки или же надежность своей спальни. Сейчас же он сидит на диване и перелистывает газету, изредка отвлекаясь на то, чтобы сделать глоток его излюбленного коньяка. Растерянно останавливаюсь на лестнице, всматриваясь в его затылок и широкие плечи, против воли вспоминая о нашей последней близости, и предательски краснею, понимая, что совершенно не против повторить то же самое.

Бог мой, я становлюсь зависимой от его ласк

— Так и будешь там стоять?

Прикусываю нижнюю губу, крепче обхватывая лакированные перила и действительно боясь предстоящего разговора. Нужно-нужно-нужно. Нужно, Джиллиан Холл.

— Что-то случилось? — он не отрывается от чтения, даже не смотрит на меня, когда я подхожу ближе и встаю буквально в нескольких шагах, по привычке сцепляя пальцы и опуская голову. — Джи-и-и-л, ты отнимаешь мое время, помни об этом, когда вновь решишь просто помолчать.

Слава Богу, в его голосе не слышится раздражения, что придает мне смелости, и я даже открываю рот, чтобы озвучить просьбу, как тут же закрываю, когда он отвлекается от газеты и переводит на меня взгляд, смотря вопросительно выжидающе. Черт, не думала, что будет НАСТОЛЬКО сложно. Нога предательски подгибается, когда от волнения я начинаю переминаться и ставлю стопу на внешнюю сторону.

— Простите. Я... дело в том... я хочу...

— Вот как? И что же ты хочешь? — он не дает закончить фразу, двусмысленно ухмыляясь и заставляя меня покраснеть. Изгибает брови, откладывая газету в сторону и с видимой заинтересованностью ожидая ответа. А я не могу не взглянуть на его руки, на длинные изящные пальцы, которые доводили меня до исступления тогда, в библиотеке. Бог мой, я не должна об этом думать. — Джиллиан, складывается ощущение, что ты пришла просить что-то из ряда вон выходящее. У тебя есть ровно десять секунд, чтобы озвучить просьбу. Раз, два, три.

— Я хотела попросить вашего разрешения выходить на улицу, — под таким прессом выпаливаю я и сразу затихаю, настороженно наблюдая за его вмиг сменившимися эмоциями. Теперь в его взгляде нет и намека на игривость, а Рэми становится серьезно строгим, почти каменным, неприступным.

— Нет, — коротко отвечает он и как ни в чем не бывало вновь тянется за газетой.

— Почему? Я прошу лишь о нескольких минутах, не более, — мне даже хочется расплакаться от безнадежности, что приносит его реакция. Да что в этом такого, в конце концов? Я же не собираюсь сбегать.

— Разговор окончен, — газета все-таки перекочевывает в его руки, а я поджимаю губы, силясь сдержать слезы обиды и разочарования. Дыхание срывается, и в наступившей тишине ясно слышится тихий всхлип, вынудивший Рэми взглянуть на меня исподлобья, а меня закусить внутреннюю сторону щеки. Сейчас я напоминаю избалованную капризную девочку, пришедшую выпрашивать конфету у строгого родителя, спрятавшего ее от сладкоежки. — Посмотри на меня, Джиллиан, — в его тоне слышится сталь, и я послушно отрываюсь от созерцания своих ботинок, вскидывая наверняка блестящие от еле сдерживаемых слез глаза. — Ты ведь не собираешься манипулировать мною посредством слез? Даже не думай, что это подействует.

— Что?.. Нет-нет, я просто не понимаю, правда не понимаю, что в этом такого, ведь я не собираюсь бежать.

— Почему? В чем причина твоего старательного послушания? Страх или понимание того, что тебе некуда бежать? А может, причина в другом? — Господин вновь откладывает газету, безотрывно смотря в мои глаза и наверняка зная, что я не совру. Не потому что боюсь, а потому что попросту не умею, не научилась, предпочитая искренность лжи.

— Потому что я подписала контракт, потому что вы выполнили свои условия, благодаря чему у Айрин появился шанс, и потому что мне действительно некуда бежать, — я говорю это искренне, не пытаясь увильнуть или усыпить его бдительность. Каждое мое слово — чистая правда, это и есть причины, по которым я не желаю бежать.

— Похвальная порядочность. Даже удивительно, сколько в тебе добродетели, la petite, — он говорит это с некой иронией, будто все мои положительные качества, включая в себя наивность, доверчивость и честность, не восхищают его, а наоборот, раздражают. Словно в его мире нет места тому светлому, что еще сохранилось во мне и чего уже давным давно нет в нем. Небрежный жест рукой, привлекший мое внимание блеском перстня, и я неверяще распахиваю глаза, улыбаясь от радости. Оказывается, нужно совсем немного, чтобы почувствовать себя счастливой.