— Спасибо, Итан. За помощь. Если бы мы были в другой ситуации, я обязательно угостила бы тебя стаканом пива.

— Мы будем в другой ситуации, вот увидишь, — он бросает эту фразу как бы между прочим, вскользь, завуалировав ее за дружеской поддержкой, а я чувствую в ней скрытый подтекст, словно он точно знает, что она возможна, что все здесь может измениться, и мы действительно можем встретиться за стаканом пива. Когда-нибудь потом, когда этот мир перестанет существовать, и люди вернут свою свободу. Сейчас я понимаю в полной мере, насколько разная у людей вера: Мадлен мечтает отработать контракт и вернуться домой, Хелен смирилась и не видит перспективы, Итан позиционируется на жесткой вере в то, что мы не безнадежны. А вот что верить мне? Теперь, когда я поняла, что переживаю за Рэми и не хочу его смерти?

— Тогда до встречи, Итан, была рада знакомству.

Такие короткие, будто незначительные встречи с легкостью могут привнести в жизнь что-то новое, выбить из колеи и заставить задуматься. Обыкновенное человеческое участие, сострадание и понимание запоминаются надолго, и я, шагая в указанном направлении, все думаю: столкнемся ли мы с Итаном когда-нибудь еще? Пересекемся ли в лабиринтах дорог? Увидимся ли на перепутье судьбы? Или же это наша первая и последняя встреча, посланная кем-то свыше, чтобы я вновь могла поверить, поверить в то, что не все потеряно, и у нас есть шанс выкарабкаться.

Я иду уже достаточно долго, мои ноги, так же как и руки, напрочь замерзли, даже кончик носа, наверняка покрасневший, стал чувствителен к холоду, поэтому мне приходится то и дело дышать на руки, растирая пальцы и прижимая ладонь к носу. Стараюсь не смотреть по сторонам, как и учил меня Итан, но иногда любопытство побеждает, и я наталкиваюсь на затравленные взгляды прохожих, дорогие машины, проезжающие по дороге, красивые фасады зданий. Все это это так близко, стоит протянуть руку, чтобы коснуться, и в то же время несколько ирреально, потому что я привыкла к другому: серости, бедности и неказистости — все, что запомнилось мне в Изоляции. Даже засаленно грязные обои в кафе, где я работала, издевательски шептали об убогости нашей жизни. Здесь же все дышит лоском и ухоженностью, начиная с ровных, без изъянов дорог и заканчивая черепичными крышами, выполненными в одном цвете — бордово-красном, наверняка любимом у вампиров. Едкая горечь от такого контраста разливается по венам, и я начинаю злиться от обиды, что все это принадлежит не нам, что даже мы сами не принадлежим себе, что мы слабые, послушные, трусливые рабы.

Эти мысли так плотно наседают на меня, что я не замечаю, как оказываюсь как раз напротив Ратуши, буквально через дорогу, которую, по-видимому, мне переходить не надо, потому что сейчас мне необходимо свернуть на север и преодолеть последние два квартала. Солнце уже находится достаточно высоко, продолжая сдувать снег с улиц и наводя еще больше грязи. Оно слепит, когда я задираю голову кверху и подставляю ему лицо, думая, что столь теплые лучи непривычны для этого времени года, скорее они должны быть холодными и далекими, по-настоящему зимними, но будто назло, все в этом мире встало с ног на голову.

Возвращаюсь на землю и прибавляю шаг, то и дело переходя на бег и боясь не уложиться в отведенное время. Где-то на периферии сознания слышится предательский голосок, что я не должна этого делать, что Хозяин может вернуться в любое время, и Хелен, со своей верой в меня, будет наказана, но я тут же нахожу оправдание себе — ведь возможность увидеть знакомое лицо так ничтожно мала, что я обязана воспользоваться ею, чего бы мне это не стоило.

Путь до Арены, огромного кругло-вытянутого здания, высотой примерно в пять этажей, я преодолеваю с видимым воодушевлением, и встаю как вкопанная, очарованная грандиозностью сооружения. Чем-то она напоминает тот самый Колизей, что я видела на иллюстрациях в книгах, а может даже сделана по его чертежам, потому что слишком ярко выражено сходство, начиная от многочисленных арочных проходов на первом этаже и заканчивая большими арочными окнами на последующих. Интересно, сюда пускают рабов? Ведь в Древнем Риме, как известно, вход был разрешен только свободным гражданам и гладиаторам.

Несколько минут я тупо стою возле одного из проходов, почему-то отчаянно боясь зайти внутрь. Оттуда веет сырым воздухом, тяжелым и впитавшим в себя различные запахи, один из которых — запах страданий, конечно. На самом деле это ужасно — приходить сюда и глазеть на то, как люди убивают друг друга ради твоего адреналина. На самом деле это бесчеловечно, но имею ли я право обвинять вампиров, если наша история доказала, что мы не намного лучше их?

Опасливо прохожу под высокой аркой, не встречая на своем пути никакой преграды, и растерянно останавливаюсь, рассматривая начинку смертельной Арены. Все-таки она отличается от Колизея, потому что в центре ее расположена огромная площадка, вся обнесенная высокой решеткой, никаких барьеров — я могу спокойно подойти к ней и проследовать вдоль нее по всему диаметру. Десятки рядов с вмонтированными стульями, расположенными под откос, словно спускающимися по воронке, центром которой и является обнесенная прутьями Арена. Все намного проще и либеральнее, хотя в самом верху и присутствуют закрытые трибуны, по-видимому для особо важных персон, таких, например, как мой Хозяин.

Все это находится под открытым небом, и сейчас здесь неприятно холодно, неуютно, отчего я чувствую, как по спине бегут мурашки. Лишь крики людей, находящихся далеко, скорее на другой стороне Арены, хоть немного успокаивают расшатавшиеся нервы.

Мне нужно торопиться.

Быстрым шагом иду вдоль решетки, вглядываясь в противоположную от меня сторону, и замечаю движение, будто огромное серое пятно копошащейся массы растекается по площадке, а потом приобретает более четкий порядок.

Мне нужно торопиться.

А заодно выловить из общей массы Элисон, ведь она наверняка там, ведь я не могла преодолеть такой путь, рисковать своей жизнью и вернуться ни с чем. Бог не может так поступить со мной, и, будто слыша мои молитвы, он посылает мне знак, потому что среди утихнувших криков и наступившей за этим тишины я четко слышу громкое "Элисон Картер", произнесенное звучным командным голосом, человеком, стоящим перед ровными рядами рабов и имеющими власть над ними. Его крик разносится по амфитеатру, подхватывается ветром и скрывается в вышине, а я обхватываю прутья решетки замерзшими пальцами и встаю на носочки, чтобы разглядеть в серых рядах людей свою подругу.

Мне нужно торопиться.

Ведь она где-то здесь, примерно в тридцати ярдах от меня.

— Элисон! — я произношу это тихо, все еще цепляясь взглядом за каждую серую фигуру, стоящую вдалеке, а потом громче, много громче, когда замечаю ее поднятую руку, взметнувшуюся над головами. Мой крик разносится так же звонко, как крик их надсмотрщика, и он оборачивается в мою сторону, как и все остальные, обратившие на меня внимание. Бог мой, ведь среди них Элисон, моя Элисон, моя единственная надежда узнать, как моя семья. — Элисон! — хочу подойти как можно ближе и бегу по деревянным мосткам, громко стуча ботинками и боясь не успеть.