Во дворце Афинском, скорбно мрачен,

Спит Фессей и видит вещий сон:

В теми вод белеет Накс; прозрачен

Воздух ночи; в звездах небосклон.

В страхе, встретя вкруг песок прибрежий,

Чуть привстав, царевна смотрит вниз;

А над ней, прекрасен, светел — свежий

Хмель меж кудрей — юный Дионис.

Буйным сонмом попирая зелень,

Тигров холя, тирсы лентой свив,

Фавны, нимфы, люди виноделен

Ждут царя назад, в тени олив.

Он же, страстью вдруг обезоружен,

Раб восторга, к деве клонит лик…

Вот схватил ее венец жемчужин.

«Ты — небес достойна!» — слышен всклик.

В небо вскинут, вспыхнул, — семизвездье —

Там венец. Бог с девой слит. Полна

Ночь их славой, — Горькое возмездье

Пьет Фессей во сне, и молит сна!

12/25 февраля 1918

В годину бед, когда народной вере

Рок слишком много ставит испытаний,—

В безмерном зале мировых преданий

Проходят призраки былых империй,

Как ряд картин на световом экране.

По Нилу мчится барка Сына Солнца;

До неба всходят башни Вавилона;

Перс возвещает землям волю с трона,—

Но дерзко рушат рати Македонца

Престол Царя Царей и Фараона.

Выходят римляне, сурово-строги.

Под стук мечей куется их держава,

И кесарских орлов не меркнет слава.

Бегут в пустынях римские дороги,

Народы рабствуют в оковах права.

Пирует Рим, льет вина, множит яства…

Вдруг варвары, как буря, злы и дики,

Спадают с гор, крушат всё в яром крике,

И, вновь пленен мечтой миродержавства,

Свой трон в руинах высит Карл Великий.

Потом, самумом пролетают в мире

Арабы, славя свой Коран; монголы

Несметным сонмом топчут высь и долы…

Над царством царства вырастают шире…

Сверкает Бонапарта меч тяжелый…

Но, жив и волен, из глухих крушений

Выходит строй народов — грозно длинный:

Армяне, эллины, германцы, финны,

Славяне, персы, италийцы, — тени,

Восставшие, чтоб спеть свой гимн старинный!

О, сколько царств, сжимавших мир! Природа

Глядит с улыбкой на державства эти:

Нет, не цари — ее родные дети!

Пусть гибнут троны, только б дух народа,

Как феникс, ожил на костре столетий!

14 марта 1918

Есть в мире демон, с женственным лицом,

С когтями львицы, с телом сухопарым;

Садится к спящим он, согнут кольцом,

На грудь, и мы — зовем его Кошмаром.

Он давит нас, и вот, в тяжелом сне,

Черед видений сумрачных проходит;

Дыханье стеснено, чело в огне,

И судорога тщетно пальцы сводит.

Нам грезится ужасных ликов ряд:

Смеются дьяволы над всем заветным,

Терзают близких, алтари сквернят

И стонам вторят хохотом ответным.

Нельзя бороться и бежать нет сил:

Оковы на ногах и руки в путах,

Повсюду вскрыты пропасти могил…

Блестят из мглы орудья пыток лютых…

И вдруг мы вспомним: это все — кошмар!

Рукой свободной призраков коснемся…

Все сгинет вмиг, исчезнут страхи чар,

И мы, дрожа от радости, — проснемся!

Олень затравленный напрасно взор молящий

Обводит вкруг, дыша прерывно, — смерть везде;

Собаки рвутся вслед, сверкают ружья в чаще…

И зверь, ища пути, бросается к воде.

Плывет, глотая пар, а сзади слышит глухо

Лай, крики, зов рогов; пес беспощадный, вновь

Врага догнав, ему вонзает зубы в ухо…

Окрасив зыбь реки, струей стекает кровь.

А лес кругом стоит роскошен, как бывало;

Меж камней и коряг, журча, бежит ручей;

Круг солнечный, горя торжественно и ало,

Сквозь изумруд ветвей кидает сноп лучей.

Слабея, смотрит зверь вверх, в небеса, откуда

Лилось тепло, и дождь, и свежесть вешних бура;

Защита с высоты не явится ли? Чудо

Не совершится ль? — Нет! Пуста, нема лазурь.

И стону слабому уже не вторит эхо…

Сквозь радугу слезы так странны берега…

Но всюду — взвизг собак, гром криков, гулы смеха,

И, кроя все, поют охотничьи рога!

16 февраля 1918

Власть, времени сильней, затаена

В рядах страниц, на полках библиотек:

Пылая факелом во мгле, она

Порой язвит, как ядовитый дротик.

В былых столетьях чей-то ум зажег

Сверканье, — и оно доныне светит!

Иль жилы тетивы напрячь возмог,—

И в ту же цель стрела поныне метит!

Мы дышим светом отжитых веков,

Вскрывающих пред нами даль дороги,

Повсюду отблеск вдохновенных слов,—

То солнце дня, то месяц сребророгий!

Но нам дороже золотой колчан,

Певучих стрел, завещанный в страницах,

Оружие для всех времен и стран,

На всех путях, на всех земных границах.

Во мгле, куда суд жизни не достиг,

Где тени лжи извилисты и зыбки,—

Там дротик мстительный бессмертных книг,

Веками изощрен, бьет без ошибки.

1917

Чу! под окошком звенят колокольчики,

Белые, синие, разных оправ;

Листья ольхи завиваются в кольчики,

Запахи веют с обрызганных трав;

Солнце ко мне проникает приветливо

Длинным лучом, между ставень, сквозь щель;

Где-то гудит, осторожно и сметливо,

К сладким цветам подлетающий шмель;

Все так знакомо… И песня не новая

Сладко ласкает: «Ты дома, дитя!»

То напевает мне печь изразцовая,

Вторят ей стены, смеясь и шутя.

В теле — истома. Я дома! Давно ли я

Дерзко плясала, раздета, в кругу!

…В душу нисходит опять меланхолия.

Нет! жизнью мирной я жить не могу!

1919

Меж лун искусственных — луна,

Вися на небе, в перспективе,

Вздымается, робка, бледна

И с каждым мигом боязливей.

Внизу, как буйственный бурун,

Прибой людей и экипажей,

И наглое блистанье лун,

Вдоль улиц выставленных стражей;

Таксованных прелестниц смех,

Сухое грассованье франтов,

Боа неимоверных мех

И перебои шляп и бантов;

В гостиницах белеет ряд

Оконный, — комнаты, где двое

Пародию любви творят,

Пороча таинство ночное…

А там, вверху, несмелых звезд

Чуть-чуть зубчатый свет — белеет;

Туман, как туника невест,

Кой-где разорванная, веет.

И та ж безмолвная луна,

Свидетельница жертв Ашере,

Висит, глядя, робка, бледна,

На буйства в оскверненном сквере!

Октябрь 1917

Злобный змей, зигзагом длинным

Раздевавший темень туч,

Чтоб, гремя, в лесу пустынном

Иль на склоне горных круч,

Ветви, поднятые дубом,

Серным пламенем Зажечь,

И, ликуя, дымным клубом —

Смертным саваном — облечь!

Змей, сносивший с неба, древле,

Прометеев дар земле!

Что таишь ты, стыд ли, гнев ли,

Ныне замкнутый в стекле,—

Сгибы проволоки тонкой

Раскалять покорно там,

Подчинись руке ребенка,

Осужден — в угоду нам.

И, струя лучи из шара,

Ветром зыблем над толпой,

Скрывшей ленту тротуара,

Пестрой, шумной и тупой,—

Чем ты занят? Иль, в причуде

Смутной грезы, веришь ты,

Что вокруг — вес те же люди,

Те же гулы суеты;

Что, как прежде было, сыты

Мясом мамонта, тебя

Славят пляской троглодиты,

Дико космы теребя?

В злобных лицах, в ярых взорах

Ты узнать бы ныне мог

Те же сонмы, для которых

Ты в былом сверкал, как бог.