Глаза Крысолова, буде он того пожелает, способны за скучно-почтенной гномовой бородой распознать крысиную морду. Наш клан с незапамятных времен занимался выслеживанием и истреблением подгорных крыс; мы знали все их фокусы и повадки, могли уловить их кислую вонь в пещерных лабиринтах, и мы умели делать зачарованные крысоловки. Видишь ли, эти твари, пробираясь в дома, перекидывались в обычных крыс, и попросту обходили ловушки, но вот наших они не чуяли и не видели. Стоили они, правда, очень дорого, и то сказать: мастер должен был в воду для закаливания прутьев добавлять свою кровь, и не помалу. Что еще? отравляли воду в их собственных, крысиных источниках… что морщишься? какой враг — такое и оружие. Я, к слову сказать, начинала свое обучение именно с изготовления ядов, лекарства шли во вторую очередь. Моя мама была одной из лучших сочинительниц отравы… за что и поплатилась. Перетравила однажды весь молодняк выводка, пока старшие были на охоте, потом — старших, уже другим ядом… в общем, один из выводка все же уцелел.

Венона замолчала, глотнула воды, покачала головой.

— Отец от горя малость рассудком тронулся; уж очень он маму любил. А я, к несчастью, вылитый ее портрет. Так и получилось, что отец, не вынеся горя и не приняв его, перенес свои чувства на меня. Пришлось мне бежать из дому, куда глаза глядят; села я в Маноре на корабль, всю дорогу как во сне была, а очнулась будто в другом мире — под ногами багровый песок скрипит, солнце по голове кузнечным молотом бьет… Да… Ты знаешь, что означает это имя — Иста-Ксиа — Утль?

— Знаю. «Насквозь-пропитанный-кровью». Это из-за войны безумного солнца.

— Именно. От великого государства чтитланов северное войско оставило несколько поселений, да один жалкий городишко.

— Так им и надо. Они были кровожадные и тупые.

— Ну, не все… но традиции у них, действительно, малоприятные. Я там недолго пробыла, меня вытащил из моря Лиусс, когда я топиться собиралась. Забрал с собой, обратно на север. Его изгнали из жреческой общины, за отсутствие кровожадности и тупости… Постой, кажется, кто-то зовет. Пойду, погляжу.

— Нет уж, сиди. Сейчас моя очередь, — и Амариллис направилась в темноту больничного покоя. Вскоре она вернулась. Венона сидела, прислонившись затылком к стене, и спала.

На следующее утро Амариллис забежала в палату к Лорке. Рыжий графский сын сидел на подоконнике, свесив ноги вниз, в сад, и негромко напевал. Амариллис оторопела. Она подошла к певцу, дотронулась до его плеча. Тот обернулся.

— А, привет, плясунья. Это что за скорбный дом такой? и почему я тут?

Амариллис вместо ответа захлопала глазами, села на постель и постыднейшим образом разревелась. Идя сюда, она боялась застать друга уже совершенно невменяемым, а то и бездыханным; она готовила себя к горю, и поэтому не совладала с радостью.

— Ну что ты, милая, не плачь… — Лорка присел рядом, ласково обнял девушку, поцеловал ее потускневшие волосы. — Объясни, что случилось?

— Ох, Лорка… Ты даже представить себе не можешь, как я рада. Надо скорей Веноне сказать… Как что случилось? Ах да… Город болен, Лорка, очень болен. Дыхание тихого ветра отнимает у людей разум и жизни. А ты, со своим жизнелюбием… ты умирал, Лорка. Я боялась, что до завтра ты не доживешь. Нет, это просто чудо какое-то!

— …Это просто чудо какое-то! — слово в слово повторил несколькими часами спустя мессир Окка, рассказывая по дороге в госпиталь об этом случае своему гостю. Гость, малорослый, тщедушный на вид человечек, двигался так быстро, что Окка, бывший вдвое выше, поспевал за ним почти вприскочку; в ответ на это замечание он язвительно ухмыльнулся:

— Чудес не бывает. Особенно в нашем ремесле, Окка. Может, это был последний всплеск? и теперь ваше чудо уже засыпают известью? а? Ладно, не отвечайте. Мы пришли.

Пожилой суртонец с почтением пропустил гостя в двери больничного зала и, не мешкая приказал встретившему их врачу указать чудесно выздоровевшего.

— Добрый день, мессиры! — и Лорка склонил голову в вежливом поклоне.

— Этот день воистину добр к вам, — ответил гость, без особых церемоний взяв его за руку, дабы прослушать пульс. — А что вы помните о дне вчерашнем?

— Да немного, признаться. Почти ничего. Об этом вы лучше у Амариллис спросите, ведь это она меня выхаживала.

— Одна из призванных темнокровок, — поспешил ответить на незаданный вопрос Окка, — сейчас ее позовут.

— Не стоит. Где ее найти?

Спустя несколько минут Амариллис, вытирая слезящиеся от едкой травяной пыльцы глаза, вышла из аптечного пристроя.

— Чем могу служить, мессир доктор?

— Откровенностью и хорошей памятью.

— Амариллис, это господин Аурело Хейм, — вмешался в разговор Окка, — ты должна отвечать на все его вопросы, ничего не утаивая и ни о чем не умалчивая.

— Окка, бросьте запугивать девчонку, она и без того чуть не плачет.

— Это от горчичных семян, я их в порошок растирала, когда вы меня позвали, — машинально оправдалась Амариллис и тут же спросила: — А вы тот самый мэтр Аурело? Автор трактата об общих принципах врачевания заразных болезней, создатель новых инструментов для операций…

Настал черед гостя удивиться.

— Откуда ты знаешь об этом? Девчонок пока что не обучают в медицинских академиях, да ты и не похожа на усердную ученицу.

— Я слышала о вас от моего господина. От мага аш-Шудаха, когда жила у него в Иреме.

— Великие боги, ты собственность аш-Шудаха?! — и Аурело от изумления даже присел.

— Нет, увы… Он дал мне вольную. А насчет усердия… боюсь, тут вы правы. Немногому я научилась. — и Амариллис совершенно некуртуазно вытерла нос. Похоже, горчица была неплоха.

— Ну что ж, — мэтр Аурело смотрел на девушку уже без пренебрежения и с еще большим любопытством, — Давай-ка пройдемся по саду и поговорим.

Оставив позади Окку, врач и танцовщица направились вдоль больничных стен, к каналу. Некоторое время Аурело расспрашивал Амариллис о том времени, которое она провела в доме мага, узнав о школе Нимы, одобрительно покачал головой; эти вопросы о прежнем, милом времени, успокоили Амариллис и она почти перестала ежиться под цепким, едким взглядом маленького человечка.

— Ты сказала, что из всей вашей труппы сильнее прочих пострадал граф Бреттиноро?

— Кто?! А, Лорка… Да, он почти сразу свалился. Неудивительно, такой-то… рыжий.

— И ты даже при таком количестве работы находила для него время? Похвально. И все-таки в чудесному выздоровлению твоего рыжего друга должно быть объяснения. Вспомни, каким был вчерашний день. Его день, разумеется.

— Обычным, мессир. Утром я его умыла, он все ныл, что вода грязная и холодная, от еды отказался — мол, не желает быть нахлебником и все такое. Потом дала болеутоляющие капли, подходила изредка… он сидел в постели, кусал пальцы — потому как все ногти под корень сгрыз — да мух считал.

— Это как?

— Извините, это у меня на родине так говорят. Бездельничал, в общем. Но с крайне вдохновенным видом.

— Дальше что?

— Из всего обеда соизволил только хлебца погрызть со скорбным видом. Потом было много работы, я только на пару раз на минутку подбегала. К вечеру потише стало, я ему дыни принесла, холодной. Думала, при такой жаре соблазнится. Куда там… Запросил пить, а пока я ходила, зачем-то окно закрыл, на задвижку. Я даже поцарапалась, пока его открыла. Потом… потом умирал младший сын госпожи Элиссы. Ох… тяжко умирал… не хотел.

— Не отвлекайся.

— Когда я вернулась, этот охламон успел выпить грязную воду и просил принести еще. Сразу выпил и улегся спать. Уснул сам, без венониных трав.

— Ты принесла ему грязной воды? прямо из канала, что ли?

— Нет, принесла-то чистой; так палец поцарапанный в стакане ополоснула, а воду поменять не успела. Позвали…

— Ополоснула, значит… И это все?

— Да. Ничего не утаила и ни о чем не умолчала.

— Ты чересчур дерзка на язык, дева. Но это твоя беда, а не моя. Можешь отправляться обратно, работа не ждет.