— Мазруван, если бы мой вопрос не звучал как издевательство, я спросил бы, не к главной ли городской свалке вы нас ведете. Что это за отвратительный запах?

— Вот и москитам он тоже не по душе, — усмехнулся нильгаец.

Для ночлега он выбрал небольшой холм, заросший смердящими пальмочками с бочкообразными стволами, и несколько более сухой, чем окружающие места. Хэлдар выкопал в земле неглубокую яму, с помощью проводника развел костер; затем они установили принесенные нутановые жерди конусом и накрыли их нарезанными пальмовыми листьями-веерами, как черепицей; землю в убежище также застелили листьями и покрыли одним из змеиных плащей. Пока эльфы счищали с себя слой глины, снимая его как прилипшую одежду, Мазруван испек на угольях очищенные ростки нутана, выложил их на широкие толстые листья, сорванные еще им чуть ли не на опушке, добавил собранные там же темно-розовые, каплевидные плоды с приторным ванильным запахом. Все это оказалось вполне съедобным, даже вкусным, но особенно понравилась эльфам вода, плескавшаяся в нутановых стеблях — сохранившая невесть каким образом прохладу, прозрачная.

— Но скажите, почему мы не можем пить воду, собранную этими деревьями? — и Гай указал на пальмы-водохлебки, — внутри у них чуть ли не по ведру булькает.

— Эта водица смердит в десять раз сильнее, древесина гасит запах… но если хотите, можете попробовать. Там действительно не меньше ведра. — И Мазруван глотнул из длинного живого сосуда.

— Мазруван, вы говорили, что в лесу можно пить только ту воду, которую уже выпило растение, — обратился к нильгайцу Хэлдар, — это значит, что ни речная, ни озерная вода не подходят?

— Особенно озерная. Меньше чем в неделю черви задушат.

Эльфа передернуло.

— А кроме нутана, где еще может быть питьевая вода?

— У дерева путников, завтра встретим его; одного его черешка хватит на день дороги. Вдоль рек — в стеблях тростника, но срезать его можно только после захода солнца, иначе вся вода под землю уйдет, как только тростник нож почует. На крайний случай подойдут лианы, но только не те, что закручиваются в спираль или поскрипывают в руках. Я вам все покажу.

Этот разговор шел в полной темноте, слегка разбавленной светом костерка. Ночь в нильгайском лесу наступила почти мгновенно; эльфы никак не могли привыкнуть к отсутствию сумерек — времени своего клана. Солнце, которому наскучили попытки пробиться к земле, поспешно убралось с небосклона и все погрузилось в непроглядный мрак.

— Отдых не ждет, утро наступит так же нежданно. Можете спать спокойно, с этим звери нас не потревожат, — и Мазруван подвесил на нутановую жердь резной каменный оберег в виде клубка змей, в свете костра он казался пугающе живым.

— Благодарствуем, друг, — и Гай, и Хэлдар поклонились юноше. Вскоре все трое спали. Хэлдар уснул последним; он лежал, безуспешно вглядываясь в чернильный мрак и почти так же безуспешно пытаясь привести в порядок мысли. Нильгайский лес раздражал его, и ему хотелось как можно скорее убраться отсюда; ни за что на свете он не признался бы в этом, но этот лес пугал его.

Первая неделя пути прошла для эльфов почти что даром, если не считать нескольких длинных порезов, полученных ими от неосторожного соприкосновения с листьями высокого кустарника, похожими на гибкие бритвы, и от усаженных колючками лиан; эти царапины никак не желали заживать и время от времени кровоточили. Медленно, но верно они продвигались вглубь Нильгау. Эльфы полностью доверяли своему проводнику, прекрасно понимая, что без его помощи даже с их природным чутьем и умением ориентироваться заблудились бы в течении получаса. Мазруван же старался ничем не подчеркивать их несостоятельности, тем более обидной, что дело касалось леса; он ненавязчиво указывал эльфам на съедобные плоды и источники воды, как мог, оберегал их от вредоносных растений и опасных мест. Они успевали совершить по нескольку переходов в день, прежде чем их останавливал стремительно падающий занавес ночи. На исходе восьмого дня пути Мазруван забеспокоился. Он сорвал несколько листьев красноперой пальмы, растер их меж пальцами и долго принюхивался к запаху красновато-зеленой кашицы, затем зачем-то раскопал землю под низкорослым кустарником до самых корней. Гай, укладывавший на раскаленные камни клубни манихо, поинтересовался:

— Что случилось, Мазруван?

— Ничего хорошего. Корни совсем белые, а значит, дождя не миновать. Завтра мы двигаться не сможем, переждем здесь. Обождите, я скоро вернусь, — и нильгаец исчез в зарослях.

Вернулся он, нагруженный черенками дерева путников и несколькими гроздьями желтых серповидных плодов мусы. Складывая все это в углу хижины, он пояснил:

— Чтобы не беспокоиться об этом завтра. А пальмовые листья стоит уложить в три слоя и накрыть плащами. Сможете?

На следующее утро эльфов разбудил какой-то странный звук — словно все листья в лесу вдруг обрели дар речи, и теперь спешили разболтать всему свету обо всем, что они видели и слышали. Мазруван уже проснулся и сидел, поджав колени к подбородку. Хэлдар выглянул из хижины и ему показалось, что перед самым входом повесили серый переливчатый занавес, сквозь который ничего не было видно.

— Это дождь. — Мазруван протянул эльфу водоносный черенок. — Не беспокойтесь, здесь будет сухо по крайней мере сутки, змеиную кожу хоть неделю поливай, все равно не намокнет. Советую как следует выспаться, после дождя идти будет еще труднее.

Нильгаец был прав. Когда они отправились в путь на следующее утро, то ноги их то и дело оскальзывались на земле, похожей на разбухшую от воды губку, а и без того влажный воздух из-за испарений стал почти жидким на ощупь. Пот стекал струйками по их плечам, заливал глаза, кожа на спине начинала зудеть. На каждом привале Мазруван протирал зудящие места какой-то жидкостью из каменного флакона и неодобрительно покачивал головой: высыпавшие пузырьки скоро вскроются и придется намазывать их жутко щипучей мазью отца, иначе они загноятся и, чего доброго, станут причиной лихорадки.

День уже клонился к закату, когда предельно уставший Хэлдар, поскользнувшись на свалившемся с дерева клубке лиан, чтобы не плюхнуться лицом в грязь, ухватился за ствол небольшого деревца, усыпанного плодами, похожими на мелкие яблоки. Предостерегающий крик проводника, увы, опоздал. Эльф растерянно смотрел на ладонь, мокрую от стекающей по стволу воды, смешанной с соком дерева. Мазруван заставил его обтереть ладонь прямо о землю и заторопил своих спутников с устройством на ночь, хотя времени еще хватало. К счастью, искать место им пришлось недолго, и вскоре Гай помогал нильгайцу, а Хэлдар лежал на куче срубленных веток, скрючившись как креветка, прижимая руки к животу. Он не мог даже пожаловаться на резкую, судорожную боль, поскольку его язык настолько распух, что едва помещался во рту и ощутимо мешал дышать… Его перенесли в хижину; когда отек несколько уменьшился, Мазруван напоил его горячим отваром: воду с плодами вскипятили в колене нутана. Хэлдар промучился полночи, уснув только под утро. На следующий день боль уступила место слабости, а ладонь горела так, словно с нее содрали кожу.

— Мазруван, меньше всего я хотел бы обидеть вас, — Гай закончил привязывать к жерди жутковатый оберег и обратился к нильгайцу, склонившемуся над Хэлдаром. Младший эльф весь день пытался изо всех сил не отставать от своих спутников, поминутно протирая глаза — их то и дело заволакивало туманом, и проклиная дрожащие от слабости ноги. Он держался. сколько мог, но когда Гай бросил плащ на пальмовые листья, то рухнул на него ничком, как подрубленное деревце. Мазруван тем временем согрел воду, развел ею разжеванные им сердцевинки орхидеи, за которыми ему пришлось лезть довольно высоко, и, намазав этой мазью ладонь эльфа, принялся перевязывать ее молодыми листьями нутана. Он поднял голову:

— Вы не сможете обидеть меня, даже если захотите. Вы хотите меня о чем-то попросить?

— Да. Мне необходимо поговорить с сыном, но о действительно важных вещах мы предпочитаем говорить на своем языке, а не на всеобщем.