Кто у нас говорит по телевизору о доходах министра, кардинала или других персон, которые всегда на виду? Почему же тогда обсуждают мои доходы? Рюдигер Шмитц размышлял, можем ли мы подать на этих типов в суд. Но, несмотря на все возмущение, решили этого не делать, так как для обличения телевидения потребовалась бы длительная работа адвоката. Но мне было крайне неприятно слышать, как диктор с лягушачьей физиономией сообщал о подробностях моей личной жизни. Спрятав под столом свой жирный живот, он рассуждал на спортивные темы. Невероятно. Конечно, и как тополь стройная фигура журналиста еще не означает, что он хороший спортивный репортер. Но видеть чуть-чуть поменьше колыхающегося жира было бы приятнее.

Как профессионал, я жду профессионализма и от моих собеседников-журналистов. Я нормально воспринимаю юмор и иронию по отношению ко мне. Но систематическое брюзжание раздражает. Встречаются статьи, которые выглядят точно так же, как их авторы. Одному особенно расхлябанному типу я высказал это мнение напрямик. Из христианского милосердия не буду упоминать здесь его имя. Быть может, он вымоется наконец, прочитав эти строки. «Ты неряха с ног до головы, – сказал я ему миролюбиво, – и твои статьи тоже. Они всегда неопрятные, сальные. Как твоя персона. Восемь дней ты не меняешь рубашку. От тебя несет потом, и не только им…»

Подобные типы куражатся над нами, хотят нас изничтожить. Как-то в студии ЦДФ я наблюдал, как один из наших патентованных «судей» по-дилетантски занимался своим ремеслом. Ему нужно было прочесть десяток предложений по шпаргалке и сделать это незаметно. Видимо, он даже выучил их наизусть. Но затем перед камерой он сбивался пять раз… Но критиковать нас – с великой охотой! Считаю, что это не дело.

Я совершенно открыто заявил об этом Дитеру Кюртену, стопроцентному профессионалу среди спортивных журналистов. «Послушай, Дитер, – сказал я, – если бы я работал в воротах так, как этот осел с его заиканиями, меня давно бы выгнали с поля и послали ко всем чертям». Он не мог согласиться со мною вслух. Потому что он – как и Валери, Хуберти, Циммерманн, Фассбендер – тактичен и сдержан. Я подхожу к журналистам дифференцированно, не думаю о прессе однозначно плохо, не осуждаю всю ее целиком. Есть замечательные журналисты. По-настоящему хорошим людям не требуется делать себе имя на околофутбольных слухах, мы не нужны им в качестве объектов для чесания языков. Они блистают в спортивном мире только благодаря своей компетенции, знаниям, владению словом. Сообщают ли они о гольфе, теннисе или легкой атлетике, – каждое их слово достоверно. Настроены они критически, и еще как. Но это не травмирующая и унижающая критика. А та, что должна быть. Если я пропускаю мяч, деру глотку, играю грубо… Критика нужна. Обязательно. Против квалифицированной критики у меня никаких возражений. Но если я слышу, что какой-нибудь тупоголовый тип называет Пьера Литтбарски «игроком провинциального уровня» только из-за того, что он промахнулся по мячу, это выводит меня из себя. Именно по этой причине я долгое время игнорировал «Спортивную студию».

Куда охотнее я шел на «РТЛ-плюс». Очень маленькая студия, не больше жилой комнаты, в десять раз меньше людей, чем на АРД или ЦДФ. Дикторы вели себя раскованно и смеялись над собственными ошибками. А их передачи были интересными и увлекательными. Не сравнить с теми, что делают Кляйн и Раушенбах. Когда те появляются на экране, то рады этому так, что говорят десять минут, прежде чем будет показан двухминутный информационный киноролик. Как зритель, я хочу видеть что-нибудь, а иначе лучше включу радио. Хочу видеть действие, замедленные повторы, динамичные интервью, споры. Игроки и журналисты лицом к лицу, честно и открыто. Вот чего я желал бы. Передачи же, в которых спортсмена разделывают в его отсутствие, нахожу омерзительными. Об этом мы подробно говорили с Дитером Кюртеном и Рюдигером Шмитцем в «Ла Мансьон Галинда». Мы помирились. Взаимное раздражение прошло. Это вовсе не значит, что Кюртен теперь при каждой встрече будет кидаться мне на шею или я – ему. Конструктивное недоверие – вот лучшая предпосылка к любому равноправному диалогу между прессой и спортсменами.

Говорят, писать – значит познавать себя. Знаю ли я себя теперь лучше, чем прежде? Стоило ли раскрывать рот? Что это принесет? Будет много критики в мой адрес, в этом я уверен. И тем не менее я хотел подробно и открыто изложить свои взгляды. Я надеялся с помощью этой книги хоть в малой степени преодолеть изоляцию, в которой пребывает вратарь, этот странный одиннадцатый игрок в своей клетке.

Согласно футбольным законам мне суждено рано стать пенсионером. Намного раньше, чем всем нормальным людям. В 35 лет. Как определить мне свою новую жизненную задачу, когда для прежней я буду слишком рано слишком старым?

«Кризис середины жизни», – утверждают некоторые умные психологи. Это довольно комичная ситуация: в принципе нет ничего невозможного, но далеко не все теперь возможно.

Футбол – это, собственно, лишь, продолжение наших дворовых игр. Мы, футболисты, даем зрителям возможность в конце каждой недели вернуться в их детство. Рискуя, что мы сами останемся при этом большими детьми.

Я хорошо обеспечен, счастлив в семейной жизни, удачлив и имею надежных советчиков. И несмотря на все это, меня охватывает ужасный страх, когда, трезво рассуждая, я прихожу к выводу, что, кроме ловли мячей, я ничего другого по-настоящему не умею. Что мне известно о компьютерах, литературе, классической музыке или театре? Общее представление об этом имею. А вот знаю, к сожалению, очень и очень мало…

Конечно, я мог бы в любой момент сойти с дистанции. Прикрыть лавочку. Жить на заработанные деньги. Но уже сама эта идея угнетает меня.

Сегодня – сверхнагрузки, стремление доставить радость болельщикам, убийственный стресс. Завтра – кладбищенский покой, скука, разведение кроликов? Я чувствую страх перед пустотой.

Другие пережили этот переход к пенсионерской жизни. А у меня есть Марлис – так что я тоже смогу. И все-таки страшновато. Как это, не быть больше «на самом верху»? Верно ли то, что утверждает Арнольд Шварценеггер, австрийский силач, покоривший Америку:

«Когда ты наверху, можешь плевать на людей. Но если тебя уже там нет, они будут тебя топтать, мучить, уничтожать. Никакая травма несравнима с унижением, которое испытывают великие звезды, опустившись сверху вниз. Ничего удивительного, что многие из них ищут спасения в алкоголе и наркотиках»?

Популярность – это палка о двух концах. Когда все успехи позади, она становится бременем.

В один из дней я встретил в Москве Льва Яшина, он хотел видеть меня. «Вы – хороший человек, – сказал он мне. – Вам обеспечено почетное место среди великих, прямо рядом с Зеппом Майером. Я рад». Разговор с выдающимся спортсменом прошлого был для меня настоящим событием, Яшин, «вратарь столетия», теперь шестидесятилетний пенсионер. Ему ампутировали ногу. Он передвигался с трудом – словно сгоревший гоночный автомобиль «Формулы-1» без мотора, мне было невыразимо жаль его. И еще мне стало немного страшно: все преходяще, обожгла меня мысль. Даже Яшин, величайший. А я?

Я никогда не вернусь в ряды друзей моей юности, чувство своего дома связано у меня с чем-то другим. Но с чем?

Что мне известно о воззрениях господ с гостевой трибуны? Не много, но это тоже особо меня не интересует. Этот мир для меня слишком холоден.

Одно можно сказать наверняка: я испытываю огромную жажду новых знаний. Существует так много фильмов и книг, которые я не видел и не читал. Кто знает, сколько миров предстоит еще открыть. Быть может, я начну учить иностранные языки, наверняка проникну в секреты деловой жизни. Возможно, в один из дней я стану президентом «Кельна», но не ради славы и доходов. Из-за значимости этой функции для дальнейшего развития клуба. Иногда легче начинать революции сверху.

Но ближайшая и первоочередная цель – в качестве капитана сборной выиграть вместе с нашей командой чемпионат Европы 1988 года. И следующий чемпионат мира 1990 года. Путь неблизкий – так что за дело.