Неотраженный мяч – это навечно упущенный шанс.

Отчаяние. Пустые руки. Шум в голове.

Спустя полчаса после финала Бенно Вебер из РТЛ[1] спросил меня: «Что произошло?» Я сказал ему: «Слушай, Бенно, я стоял, как корова. Если бы в этом финале я играл, как в матчах против Франции и Мексики, чемпионами были бы мы».

Вот так. Все отдал бы я, чтобы стать чемпионом мира. Нет, не все. Моих детей бы не отдал и моих родителей. Марлис, мою жену, или Рюдигера Шмитца, моего друга. Но все остальное – да. Мое здоровье, к примеру. Если бы после финала я никогда больше не смог играть в футбол, я согласился бы на это при условии, что стану чемпионом мира.

Лучшим в мире.

Еще одного шанса у меня скорей всего не будет. В футболе не то что в хоккее. Там каждый год чемпионат мира. Для футболиста четыре года – большой срок. В Испании и Мексике мы были вторыми. Если в третий раз мне предоставится шанс, я буду уже 36-летним.

Ненавижу пропускать мячи. Но что толку от вечных сетований. Футбол без гола, как капитализм без банкротств, как христианство без веры в преисподнюю. Таковы правила игры – в том числе и для некоторых привилегированных на поле, которым дозволено играть руками. «Покажи мне ставшего вторым и довольного этим, – повторял обычно Хеннес Вайсвайлер, мой бывший кельнский тренер, – и я покажу тебе вечного неудачника». Он был очень прав, старина Хеннес.

Прочь отсюда. К раздевалкам в глубине стадиона. Все хотят видеть только победителей. Проигравшие должны как можно скорее исчезнуть с поля, кануть в неизвестность. В белой сумке, где лежат у меня запасные бутсы и фуражка, хранятся и талисманы: из Греции, Турции, подарки болельщиков. Они приносят удачу: вязаная кукла, маленький поросенок и счастливая монетка. Эти штуки всегда со мною, отчасти потому, что я нахожу их симпатичными, а кроме того, я слегка суеверен. Самый главный талисман среди них – фотография моего сына Оливера. Я присутствовал при его рождении. Это было что-то удивительное, но я казался себе страшно беспомощным и лишним. Марлис, моя жена, держала меня за руку. Я ничем не мог ей помочь и чувствовал себя отданным на чей-то произвол. Ты стоишь и ничего не можешь сделать.

Когда мы, нет – когда я проигрываю, то смотрю на фотографию и говорю себе: «Посмотри, человек, у тебя такие здоровые дети». И тогда в первый момент это успокоило меня. Я почувствовал прилив сил. И был готов уже к конфронтации с миром, с прессой, с общественностью.

Я знаю, что добросовестно зарабатывал себе врагов. Увы, теперь я повержен на землю или припадаю на одно колено. После фола в Испании против Баттистона – так восприняли это зрители, и мне нужно считаться с этим – я ощутил слишком поздно, что теперь уже больше не являюсь положительным персонажем. Наоборот. Многие хотели бы ниспровергнуть Шумахера. Так же, как в свое время Мохаммеда Али – тоже болтуна, но какого спортсмена! «Люди не выносят хвастунов, но прислушиваться к ним они будут всегда», – сказал чернокожий американский боксер. Все только одного и желали: быть может, однажды парень проиграет. Для многих я был монстром, каменным истуканом в воротах. Лишенным всяких чувств, знающим одну только цель: не пропустить мяч. Совершенной немецкой машиной.

Что происходило дальше? Нелепейшая ошибка, какую может совершить только самый обычный человек. И тут вдруг все замирали, как будто они выбились из такта, начав фокстрот не с той ноги. Бросались проявлять ко мне участие, сочувствие, симпатию. Даже в прессе.

Для Вольфганга Ротенбергера из «Фуссбаль-Магацин» теперь я «стал человеком», «созрел как личность», потому что «четыре года после Испании не прошли для Тони Шумахера бесследно».

Мило. В самом деле. Быть может, чуть упрощенно. Человеком я был все-таки всегда, только дерзким, сумасшедшим в отношении всего, что касалось моего дела в воротах.

Итак, я стал человеком. После всех тех лет, когда был выставлен в комнате ужасов человечества как экспонат под вывеской «Отдел бестий». А поскольку я к тому же немец, то, значит, вылеплен из того же теста, что и надсмотрщики в Аушвице. Изменение отношения ко мне – хоть какое-то утешение.

Меня радовала волна симпатии ко мне, она была словно пластырь для моего раненого эгоизма. Однако как бы ни был приятен этот прилив расположения, я понимал, что он возник тогда лишь потому, что общественность видела меня прежде в искаженном свете. Я никогда не был монстром. Я был простым парнем, ловящим свою удачу. Ули Штайн, вратарь «Гамбурга» и второй вратарь сборной ФРГ в Мексике, утверждал, что я шагаю через трупы. Это верно. Но только через один труп: мой собственный. Ради победы. Может, звучит выспренно, но я именно таков. Меня нужно либо принимать таким, либо не принимать вообще. Для вратаря не существует золотой середины. Он не скажет: «Сегодня на тренировке я позволю себе не спешить, поработаю вполсилы». Если он станет так думать, то голы полетят один за другим. Нападающий забивает на последней минуте мяч – и он король. Вратарь, ошибающийся в последний миг и достающий мяч из сетки, – дерьмо. И тут никто не поможет.

Быть профессионалом означает продать душу и тело клубу, с которым ты подписал контракт. Заключая контракт с «Кельном», я сказал: «Вот вам мое тело, мое здоровье, моя жизнь, моя душа – возьмите». За это мне заплатят хорошие деньги. Однако я не позволю делать с собой все что угодно. Я не хочу стать инструментом для удовлетворения честолюбия спортивных функционеров или надутых политиков.

Гостевая трибуна. Стадион «Ацтека».

Федеральный канцлер Гельмут Коль, прибывший в надежде погреться в лучах нашей победы, казалось, был огорчен больше нас самих. Неспособный смеяться, он скалил зубы и чисто механически раздавал поздравления. И совсем уж опереточным выглядело то, как он для фоторепортеров развернул за плечи бедного Франца Беккенбауэра, чтобы увековечить свое присутствие рядом с нашим тренером.

Разве футболисты марионетки? Можно ли использовать футбол для демонстрации «национального согласия?» Все – напоказ. Спорт и политика рука об руку. Наивность рядом с расчетом.

Отель «Шератон». Торжественный обед я не в силах выдержать до конца. Шампанское в честь вице-чемпионов кажется мне кислым на вкус. Остаться одному! Все, чего я хочу, – это остаться одному. В номере меня прошибает холодный пот. Борьба проиграна. Футбол – заменитель войны? Нет, не в полной мере. В футболе проигравшие остаются в живых.

Фрагменты пережитого. Сцены поражения. Чувства вратаря сборной. Понимаю, что в своих воспоминаниях я сам себе и судья и подсудимый. Быть может, я слишком строг, а может, слишком мягок по отношению к себе. Кто же я все-таки? Вратарь, обладающий быстрыми бросками и разглагольствующий по поводу функционеров? Чувствительный супруг дома, хладнокровный «профи» на площадке? Чуткая душа в грубой оболочке, как это предрекают родившимся под созвездием Рыбы? Чудовище, о чем намекала пресса после фола против Баттистона в 1982 году, или жертва телевидения, которое может бесконечно воспроизводить каждое действие, каждый промах, каждый фол, пока это не вызывает у зрителей ненависть?

Говорят, что писать – это все равно, что исповедоваться, все равно, что изучать себя. Для меня это возможность выйти из изоляции. Я не берусь отразить себя как в зеркале, не хочу оправдываться. Мне хотелось быть чем-то вроде призмы, в гранях которой отражается свет моей вселенной – футбола в ФРГ и во всем мире. Следуя вместе со мной виражами моей карьеры, вы станете свидетелями единственной в своем роде сцены погони. Я буду беспощадно критиковать фигуры на футбольном поле, равно как и ответственных функционеров и менеджеров, действующих за кулисами клубов, спортивных объединений и, конечно, Немецкого футбольного союза (НФС). Не для того, чтобы разрушать слепо, без выбора и без цели. Я не ставил перед собой задачу растоптать какое-нибудь учреждение, уязвить кого-то из игроков или менеджеров. Мне хотелось лишь заставить задуматься о проблемах, возможностях и требованиях спорта, ради которого я живу.