«Охотники» из клубов и НФС были настороже. Приглашение меня в молодежную сборную страны оставалось лишь вопросом времени. Большинство игроков молодежной сборной уже имели договор с одним из клубов бундеслиги. Юпп Рёриг, тренер молодежи «Кельна», предложил мне в один из дней поиграть за первую молодежную команду клуба. Мне было тогда шестнадцать, и я чувствовал себя весьма польщенным. Однако предложение скрепя сердце пришлось отклонить.

«Ты должен иметь профессию, – решила мать. – Футбол возможен когда-нибудь потом, но сначала ты научишься чему-нибудь порядочному».

Сказано – сделано: я стал медником. Физически сумасшедше тяжелое занятие.

После того как я сдал экзамен на звание подмастерья, вновь появился Рёриг. Откладывать было нельзя.

«Я иду. Мать согласна».

Это было для меня словно вторым рождением. Футбол, и ничего, кроме футбола, в душе и в теле. Каждый день. Божественно! Я был профессионалом, но пока еще без нынешних нагрузок, без атак прессы, без конкурентов, без давящей на тебя необходимости быть и оставаться первым номером.

Впервые в моей жизни я стал зарабатывать деньги, и даже много денег: 1200 марок в месяц – это в мои-то 18 лет. В последний год учебы я получал по 340 марок. А тут еще, кроме всего, полагалась годовая премия в 30 000 марок. В общем и целом больше 45 тысяч годового дохода. Я находил эту сумму громадной. Мой отец никогда не заработал бы таких денег, даже если бы он вкалывал день и ночь.

В юношеской сборной страны я играл уже очень прилично. И даже стал понемногу превращаться в звезду.

«Шумахер – молодец-парень», – слышал я то и дело. Но очень скоро стало ясно, что в игре моей есть и слабые места – это означало, что я должен был работать в поте лица. Мне было поверилось, что стал великим. На самом же деле я был еще мистером Никто.

Разница между любителем и профессионалом в футболе примерно такая же, как между малиновым мороженым и небоскребом. Огромная. Как и вызов, брошенный тебе судьбой.

Первым номером в «Кельне» был Герхард Вельц. Сумасшедший, чем-то тоже похожий на Рокки. Он тренировался как одержимый. Полный юношеского самомнения, я думал: «Шумахер, вратарь молодежной сборной страны, легко сметет сейчас этого». Но очень скоро я убедился, что это далеко не так просто. Нападающие играли как черти. Молниеносно. Хлесткие, точно выверенные удары по воротам. Мячи, которые брал Вельц, оставались для меня еще недосягаемыми.

Настали трудные времена. Я играл во второстепенных матчах и ни разу не участвовал в играх бундеслиги или кубковых встречах. Жалкое прозябание. Пол-игры здесь, товарищеский матч там, и ни одного шанса вырваться из этого круга. Несмотря на тренировки и мясорубку на поле, все оставалось по-прежнему. Я топтался на месте. До того самого дня, когда Вельц получил серьезную травму почек и головы. Шанс? Мой шанс? Как бы не так. Звание первого вратаря я должен был делить с югославом Топаловичем. «Кельн» держал двух посредственных вратарей вместо одного классного… Времена наивных надежд, времена иллюзий, окутывавших меня в молодежной сборной, остались лишь в прекрасных воспоминаниях.

Первый час совместной работы с Рольфом Герингсом, тренером вратарей «Кельна», был для меня часом откровения. Мячи так и свистели мимо моих ушей – я не мог взять ни одного. Годы спустя Рольф поведал мне: «Ты был полностью раздавлен. От самоуверенности не осталось и следа. Всякое замечание ранило тебя. Ты подпрыгивал за каждым мячом, как белка, и падал на живот, как спелая слива с дерева. Но ты хотел учиться. Это мне импонировало. Как и твоя способность держаться после многочасовых тренировок, будучи полумертвым от усталости. Ты всегда был готов вновь собрать и пустить в дело остаток сил. «Лучше это, чем упираться восемь часов в медницкой», – сказал ты, Харальд. Мне это понравилось».

Новоселье в Мехернике, под Кельном. Пригласил Хайнц Флоэ, игрок сборной и звезда «Кельна». Он выстроил себе дом. Красивый, большой, дорогой. Строительством занимался Рюдигер Шмитц, менеджер и опекун Флоэ. Любуясь домом, я мечтал достичь когда-нибудь того же.

– А мог бы я обратиться к Шмитцу? – спросил я смущаясь.

– Еще как можешь, – ответил сам Рюдигер. – Тебе нужен менеджер, чтобы внести в твою жизнь и в твою игру дисциплину и уверенность.

Шмитцу был 31 год. Мне – 19. Робкий, скромный, обычный парень из провинции. К Рюдигеру Шмитцу я проникся доверием сразу. И ему понравился тоже. Вот только влияние, которое оказывала на меня мать, ему показалось чрезмерным.

«Харальд, ты должен держать чуть большую дистанцию по отношению к Дюрену и твоему детству», – посоветовал он.

Ему было известно, как сильно я люблю свою мать, и он считал, что в принципе так и должно быть. Ему казалось странным лишь то, что при малейшем сомнении в окружающем мире или в самом себе я искал и находил убежище у нее.

«Это же яд, – ругался Рюдигер, – то, что ты каждый раз бежишь утешаться к маме. Даже если ты на самом деле натворил дел. Маменькиным сынкам нечего делать в профессиональном футболе».

Я не знал, что возразить, и терялся. «Прямота, честолюбие и даже жестокость – вот нужные тебе качества, – продолжал Шмитц. – Ты должен наконец перерезать пуповину, иначе о нее споткнешься».

Стремясь мне помочь, Рюдигер постарался заменить мне поначалу родительский дом, но потом все чаще стал оставлять одного, подталкивая любезно, но энергично в ту жизнь, где я мог рассчитывать только на самого себя. Это был трудный, вымощенный обидами и унижениями путь. И долгое время мне казалось, что требуют от меня чего-то невозможного.

Не слишком почетное прозвище Вертлявый Малыш я заработал себе в воротах между 1973 и 1977 годами. Вайсвайлер, мой тренер с июля 1976-го, не позволял себе в моем присутствии ни малейшей критики. Он попросту игнорировал меня, чтобы потом выставить на потеху публике.

Хеннеса Вайсвайлера, к сожалению, уже нет в живых. Он был очень хорошим тренером, но никудышным знатоком людей. Вместо товарищеской конструктивной критики он источал едкий деморализующий сарказм. Однажды он решил «подарить» меня другому клубу. Я был глубоко уязвлен, обижен и огорчен.

«Гнать Шумахера без разговоров!» – бросил Вайсвайлер. Мне передали эти слова. К тому времени я и сам хотел уйти. В ворота меня почти не ставили, и я был готов выбросить белый флаг.

У Рюдигера Шмитца в ту пору был дом в Айфеле, прямо на лесной опушке. Мы гуляли целыми часами.!

«Это успокаивает, – посмеивался Рюдигер. – Хороший воздух выдувает туман из мозгов». Через пару шагов он вдруг остановился: «У тебя природный талант, – заявил он почти торжественно. – Ты как алмаз, который скрыт пока еще в глыбе породы. Сколько нужно потратить сил, пока он превратится в бриллиант? Если ты станешь энергично работать над собой, отшлифуешь технику, избавившись от недостатков, ты откроешь в себе нечто ценное».

Таким образом, я начинал все сначала. Рюдигер требовал строжайшей дисциплины. Если он говорил: «Приходи в 18 часов», это означало ровно 18, ни минутой позже или раньше. «Сосредоточься целиком на тренере и коллегах, – настаивал он. – О развлечениях стоит на время забыть».

Шумахер, Кельнский Весельчак, стал серьезным и задумчивым. Однако Вертлявый Малыш долго еще был на слуху.

Весь Кельн продолжал потешаться над Топаловичем и мной. Мы были проблемой для команды, темой дебатов для руководства, постоянными клиентами врача нашего клуба. Медленно, но неуклонно я превращался в комок нервов.

– Ты хочешь сразу чересчур многого. Действуешь слишком рьяно, – толковал мне врач клуба доктор Боннеко. – Не будь таким суетливым. Постарайся сдержать себя, сохранить хладнокровие. Кстати, почему бы тебе не поучиться управлять собой, например, с помощью аутогенной тренировки.

Этого еще не хватало. Я заупрямился.

– Исключено. Не верю я во всю эту мистику с гороскопами и прочей чепухой.

– И все же попробуй. Во всяком случае, не помешает. К тому же это совершенно безвредно.

Я послушался и поспешил к врачу фрау Шреклинг, оказавшейся весьма милой женщиной.