Спасение пришло неожиданно: увещевать ведьму вызвался прихромавший сюда же брат Бенедикт. Мила встретила его с топором: за своего птенца и курица лютый зверь.

Монаху оказалось достаточно одного взгляда, что бы все понять, а Мила ощутила к его суровой бесстрастности такое доверие, какого не вызвало бы и искреннее сочувствие, и рассказала как есть. Евангелие говорит: «не клянись», но брат Бенедикт поклялся, что заберет младенца и позаботится о нем. Не ведьме, — испуганной, измученной женщине, у которой только что убили мужа.

Выбор был прост, и брат Бенедикт его сделал: понимая, как мало у него шансов отвоевать еще и травницу, под шумок он спокойно забрал новорожденного и увез немедленно, не взирая на больную ногу, размышляя, что сотворенные по образу и подобию Божьему люди, оказались ничуть не лучше дикой стаи.

Лют замолчал, сделав еще один большой глоток из бутылки и отобрав у Марты вторую.

Рассказывать, как он с бандой погулял в своей «родной» деревеньке, как правдами и неправдами выслеживал экзекуторов, и что он потом с ними делал, Ян не стал.

Самому потом тошно было. Только все равно не забыл, как он спать не мог услышав от отца Бенедикта о своих родителях и думая, что в этот момент, их убийцы новый костер зажигают. Ему тогда примерно столько же было, как вот этому ведьмаченку, — наевшемуся, пригревшемуся и уснувшему, и ничегошеньки не слышавшему из его повести.

— Так что знай, сударыня ведьма, ходит еще по земле человек, за которым у меня должок. А я, как уже сказал, должным быть не люблю!

Марта невольно поежилась от его тона, в котором ей чудился отголосок грозного рыка, вспомнив, что на счету этого спокойного уверенного парня вообще-то не одна жизнь.

— Пристрою вас и дальше пойду. А этому монаху, я больше, чем себе верю! Тебе бояться нечего.

— Глупые вы, мужики, — Марта придвинулась ближе, прижимаясь к его боку, — Я теперь за тебя бояться буду…

Ян на миг притиснул ее к себе, а потом отстранил резко:

— Будет! Мне-то что сделается… Да и ехать пора, а то за всеми байками второго пришествия здесь дождемся! — он подобрал поводья и тронул с места.

Марта уселась на телеге поближе к Яну, улыбаясь себе: если Ян пошел в отца, то выбор его матери она вполне понимала, — не так-то часто встречаются мужчины, от одного присутствия которых начинают мелко дрожать колени ослабевших ног.

Напоминанием о страхе Божием, ударил колокол ближайшей церквушки. Марта тихонько вздохнула: прав Лют, пора выбираться из города, вон уж обедню служат!

Рассеяно покачиваясь на пересчитывающей булыжники и колдобины колымаге, она скользила взглядом по знакомым улочкам: Ян словно специально проезжал едва не мимо ее бывшего дома. Не то что б ее терзали сожаления, но все-таки свой был, не дешево дался, положение опять же, и какой-никакой кусок хлеба с маслом…

Из задумчивости ее вывела странная возня рядом и полузадушенный всхлип. Марта покосилась на юного колдуна, и сразу напряглась: паренек уже не спал, — он лежал бледный, как смерть, скорчившись, обнимая себя руками, и кусая губы почти до крови. Кружевница уже было хотела обратить внимание Люта на неожиданный припадок, но задержалась: ударил большой колокол монастыря кармелиток, мимо которого они тащились, — и все худое тело юноши свела болезненная судорога.

Марта так и замерла с вытянутой рукой, не отводя ошарашенных глаз от искаженного страданием лица. Подал голос Святой Фома, — новая судорога, зубы впились в запястье, гася стон… Старшим братьям ответила маленькая Анна в церкви Св.

Сусанны — очередная судорога выгибает хрупкое тело, ногти беспомощно скребут доски…

В небе плыл торжествующий перезвон, славя Господа Всевышнего и Святого архангела Михаила в его день, а на телеге, в унисон ему — метался и бился странный мальчишка.

Марта заторможено тронула Люта за плечо. Тот недовольно обернулся и тоже прикипел взглядом к юноше, — тот был при памяти и, давясь стонами и хрипами, старался скрыть, что с ним происходило, но трудно не заметить какой болью отзывался для него каждый звук благовеста.

— Ян… — еле выговорила Марта севшим голосом, — Только посмотри на него…

— Да… — лишь сказал Лют: зато как сказал!

— Что же это…

Ян молчал. Замолчала и Марта. Волколак решительно хлестнул вожжами пуская смирную лошадку, которую нашел на замену уведенной кляче, едва ли не вскачь к воротам. Вот тебе и ответ, какого черта мальчишка по деревням бродит: в город ему нельзя, в любой, — не бывает городов без церквей, во всяком случае здесь, и не бывает церквей без колоколов, от звона которых он в падучей бьется.

Ох, и с кем же это его судьба-то свела?!

Колокола, по счастью, звонили не долго, но Лют пер на пролом, огрызаясь последней площадной бранью.

— Куда?! — замахнулся на них стражник.

Пропадать, так весело! Марта перегнулась навстречу, тыча едва не в самый нос пышной грудью, не прикрытой даже косынкой: Лют толи не счел такую деталь нужной, толи ее и не было предусмотрено прежней хозяйкой платья.

— Ой, милок, нам ехать долече, боимся до свету не успеть! Брат у меня хворый, головой скорбный, к святым братьям везем… — затянула Марта, — И так хозяйка пускать не хотела… Не знаю как и обошлись бы, да добрый человек помог!

Ян придушенно поперхнулся, но поддержал:

— Не задерживай! Не приведи Бог опять припадок случится, — а он, вишь, тогда буйный!

Ну, и где он здесь соврал?

Волколак вслед за стражником покосился на паренька в телеге: тот уже не трясся, лежал неловко на досках, хватая ртом воздух и глядя в небо пустыми глазами — видок, красноречивее некуда!

— Проезжай быстрее! — рявкнул прислушивавшийся к разговору начальник караула, делая соответствующее движение рукой, что немного помешало ему справлять нужду ровно.

— Благодарствую! — Марта повела плечами, от чего и без того почти голая грудь к тому же выразительно заколыхалась.

Стоявший ближе всех стражник, провожая их глазами, давился голодной слюной. А едва городские стены отошли к горизонту, Мартой овладел истерический нервный смех. Она хохотала и хохотала, сгибаясь пополам, пока смех не перешел в слезы…

Ян сидел как каменный, только всплескивал вожжами. Марта утихла, шумно втянула воздух и расправила плечи, выпрямляясь. Ехали молча, глядя в разные стороны. В деревни Лют заезжать не стал, но добираться и правда было далековато. Остановил едва ль не посреди поля, у выхолощенных ветром, дождями и снегом стен, Ян повернул туда:

— Ночевать здесь будем! Перекусить есть чего, а завтра уж на месте окажемся…

Марта кивнула, будто пришибленная. Пока Ян разводил костерок, Марта сочиняла из того, что есть какую-нибудь постель на телеге. Спать легли рядышком, да только никому из троих не спалось. Марта слушала дыхание над самым ухом и думала о том самом, стыдном и сладком — да так думала, что сама заливалась краской, сердце начало стучать чаще, а пальчики вдруг стали гладить запястье и ладонь сильной руки, обхватывающей талию. Ян лежал, сцепив зубы: хоть он и устал, как собака, только как тут уснешь, когда тебе в самое естество упирается мягкое, женское…

И ерзает еще постоянно! Волком обернуться бы…

Были б одни — никакой бы холод не помешал унять зуд в чреслах самым естественным способом. Хоть бы уснул ведьмаченок, что ли! А тот не спит, зубами стучит, потому что лег — дальше некуда.

Лют повернулся:

— Иди сюда, дурак! Околеешь ведь за ночь!

В свете ясной осенней ночи амиантовые глаза сверкнули злой насмешкой, как будто знал, стервец, чем оба его спутника мучаются. А может и знал, чего в этом тайного, да и не младенец, — Ян в его годы про невинность уже не вспоминал.

Помнится отец Бенедикт, хоть и пенял ему, но вздыхал тяжко: дело молодое, где уж тут вразумлению впрок пойти…

Церемонится Лют не стал: хмыкнув, попросту притянул его к ним, уложив между собой и Мартой. Та тоже развернулась, обнимая трясущееся тщедушное тело и понимающе улыбаясь поверх светлой макушки оборотню. Мальчишка лежал между ними, как мученик на раскаленной решетке. Еще б руки сложил крестообразно, фыркнул Ян и наконец позволил себе провалиться в сон.