— Говорят, ведьмы не плачут никогда, — ни к кому не обращаясь, заметил Ян, — Тогда демонам и вовсе не положено…

— Доброта людей — страшнее ненависти, — глухо проговорил Уриэль, ложась и отворачиваясь лицом к стене.

Есть он так и не стал.

Лют и Марта сидели рядышком, на подвернутом плаще. У обоих на душе было скверно.

— Уйдешь ведь… — кружевница не спрашивала.

— Уйду, — признал Ян.

— Неужто оно того стоит?

— Так ведь я по-другому не умею… Прощать врагов и благословлять проклинающих — это не про меня: уж таков уродился!

— А потом что? Опять на большак?

— А если и так? — Лют продемонстрировал клыки.

О том, что он будет делать потом, после того, как найдет и накажет Хессера, он пока старался не думать. Черт! Дело даже не в свободе, — волки-одиночки не больше, чем красивая байка. Просто не было у него ничего никогда, а когда нет ничего — так и терять нечего, кроме собственной шкуры.

Марта внезапно ткнулась ему в грудь, обвивая шею руками.

— Ян, не нужен мне твой монах! И никто не нужен! Знаешь же, я за тобой и в пекло пойду…

— А кто тебе сказал, что я позволю?! — Лют зло стряхнул ее с себя, — Вбила в голову невесть что, будто я за всю жизнь одной тебе под юбку забраться хотел! То, что я за тобой на мост полез — не значит ничего! Дурак просто, не могу на такое смотреть спокойно… В пекло… Окунусь — вынусь! И без таких помощников. Морока только…

С тихим смешком Марта поднялась.

— Твоя воля… Да только и я сама себе хозяйка. Я тебя не о милости прошу. И ты мне ни чем не обязан. Просто знай, что всегда приму… Любым.

— Не стоит… — Ян тоже поднялся и, с нежностью, которой от него ожидать было трудно, провел кончиками пальцев по щеке женщины, — За чем на будущее загадывать?

Все одно не сбудется. А если сбудется, то не так…

Сколько б она не прожила на свете, а взгляда этого, во век не забудет! — поняла Марта. Никто на нее никогда так не смотрел, и наверное не посмотрит… В груди словно заноза застряла.

Но Лют на этакой минорной ноте долго не мог: притянул вдову ближе, жадно впиваясь в давно вожделенные губы, а потом бесцеремонно потащил за собой, — туда, где свидетелями им могли быть только их же лошадка да монастырская живность.

— С ума сошел! — Марта, не пробуя даже отбиваться, повалилась в сено, — В доме Божьем…

— Что тебя смущает-то? Святые отцы вон, и в церквях блудят… — сильные руки уже проворно стягивали с покатых плеч желтую ткань.

Марта хихикнула низко, и вдруг придержала их, отстраняя от себя крепкое тело.

— Стой!

— Чего еще? — несказанно удивился Ян.

— А что если он нас и здесь слышит? — шепнула она в мерцающие зеленые огни.

— Кто?

— Он… Уриэль… — Марта залилась невидимым в темноте румянцем.

Лют сплюнул, чертыхаясь.

— Не слышит!

— А если…

— Нет!

Возня, шорохи…

— Говоришь, ни одну силой не брал?

— Нет.

— Так тебе и не надо…

— Ой, захвалишь! Загоржусь еще…

— Куда уж больше!

Смех. Стон.

Тьфу ты, дьявол! Надо было плащ, что ли постелить…

Марта лежала, бездумно скользя взглядом по перекрытиям, затянутым густой паутиной. Она лежала тихонько, не пытаясь убрать с голой груди шершавую ладонь, сейчас расслабленную, — в кои-то веки она проснулась раньше оборотня: пусть, он должно быть порядком намаялся с ними… До чего же хорошо лежать вот так, ощущая тяжесть крепкого мужского тела и приятную истому в каждой клеточке, после почти бессонной ночи, поделенной на двоих! Марта мечтательно прижмурилась: наверняка синяки кое-где останутся… Сладко… Почему нельзя, что б так всегда было?!

— Так и знал, что искать здесь следует! — раздался над любовниками ледяной голос.

Марта взвизгнула, кое-как натягивая платье. Люта спросонья — просто подкинуло, едва на четыре лапы не приземлился.

— Не ждал, что так скоро свидимся, — сухо сообщил отец Бенедикт, холодно рассматривая характерные царапины от ногтей на плечах Яна.

Марта с удивлением увидела, как смущен оборотень, излишне деловито вытряхивающий травинки из волос. А она-то думала, что его ничто не берет!

— Что, не рад, отче?

— Сейчас-то тебя что ко мне привело? — вместо ответа, не меняя тона, поинтересовался аббат, возвышавшийся над ними суровым обличением греха.

— Дело доброе и значит, Богу угодное! — твердо отозвался Ян, мгновенно вернувший самообладание, — Людям помочь.

— Не ей ли? — отец Бенедикт повел бровью в сторону Марты.

— А что? Тоже ведь дщерь Божия! — нехорошо усмехнулся Лют.

— Все мы равно дети Божии. Но по Уставу ей здесь быть не должно! Не говоря уж… — монах поджал тонкие губы.

— Ну… октябрь на носу! Холодно же… — Ян помотал головой, и натянул рубаху, — в чистом поле ночевать.

— На сене тепле, — согласился аббат, и Марта даже рот раскрыла от изумления, разглядев на лице оборотня краску смущения. Не к месту ее разобрало веселье, как представила Яна подростком, пойманным на горячем, и распекаемым строгим наставником.

— Глупости это! — пожав плечами, поднялся Лют, становясь вровень с монахом, — Я ее у Святого судилища отнял. Хорошая женщина, честная — мне не веришь, сам узнай.

Не ведьма Марта, голову кладу! Да и я ей жизнью обязан.

Впервые в лице отца Бенедикта что-то дрогнуло. Матерь Божья! — все еще сидевшая на сене Марта вздохнула про себя: будь ты хоть монах, хоть волколак — до чего же чудны! Ведь видно же, что священник в крестнике души не чает, наверняка извелся весь с таким-то сыном… А для Яна настоятель и вовсе величина недостижимая, он от него любую кару примет… Даже зависть взяла: у нее такого никогда не было.

Но вот уперлись же лбами!

— Если честная — полагаю, вы сюда венчаться прибыли? — высказал отец Бенедикт, невозмутимо глядя на Люта: тот хватал воздух.

— Э, не-ет! — больше и сказать ничего не смог.

— Или так, или — вот вам Бог, а вот порог, — обозначил монах, — Я блуду не пособник.

— Да ведь ты нас сам так на грех толкаешь!

— Ой ли? Сие, сын мой, от тебя зависит!

— Не бывать тому!

Отец Бенедикт взглянул на притихшую оробевшую Марту, и на миг в темных глазах мелькнула улыбка.

— До свидания, — монах невозмутимо развернулся, удаляясь.

Ян бросился следом.

— Погодь, отче! Не во мне дело. Да и не только в Марте. Есть задачка по заковырестее…

Лют рассказывал все, без утайки, в том числе и своих дел не скрывая. Лицо монаха мрачнело все больше.

— Не думай, отче, — и тут не смог смолчать оборотень, — Купить индульгенции у меня денег хватит. Богу-то с его слугами они угодны…

Отец Бенедикт пригвоздил его пронизывающим до самой глубины взглядом, но сказал лишь одно слово:

— Идем.

Ян продолжать не стал, молча пошел впереди, показывая дорогу, как-будто аббат в том нуждался.

— Здесь еще? — зачем-то спросил он, переступая порог.

— А куда я денусь! — ядовито отозвался Уриэль, садясь на койке.

— За чем сюда ехал тогда, если не доволен? — огрызнулся Лют.

Дерзость — оружие слабых, а перед монахом, с интересом наблюдавшим за этой сценой, он почему-то до сих пор чувствовал себя полностью открытым, неприятно уязвимым, как будто все еще оставался ребенком, одиноким сиротой, напуганным своей особенностью. За свою вольную жизнь, волколак успел натворить много, но к самокопаниям склонен не был, и совесть о себе напоминала редко. И только под всеведущим взглядом темных глаз с сухого, всегда немного отстраненного лица, то и дело становилось не по себе…

Ян подвинулся, пропуская вперед отца Бенедикта. Его вопрос в ответе не нуждался.

— Уриэль и не отвечал: при виде монаха просто влип в стену.

Если до сего момента бенедектинец и испытывал какие-либо сомнения в услышанной истории, то сейчас они рассеялись. Яноша ввести в заблуждение трудно, — он обман на дух не переносит, но мало ли что… Нет! Чутье у оборотня оставалось по-прежнему верным: ни сумасшедшим, ни лгуном сидящий перед ними юноша не был, — сумасшедший бы не испугался, а так натурально изобразить страх не возможно.