— И давно он здесь? — спросил я вполголоса.

Ребекка пожала плечами.

— Точно не могу сказать, я обнаружила его позавчера вечером.

— И не вызвали полицию?

— Пока нет.

— Могу я узнать о причине вашей сдержанности, прелестное дитя?

Она скорчила капризную гримаску, какая появляется на лицах шаловливых вертихвосток, когда они не знают, залепить пощечину или броситься в объятия.

— Я испугалась.

— Почему?

— Из-за Нини.

— Потому что это она?.. Ребекка вскинула голову.

— Господи, нет! Она даже не знает о нем.

Так. Вы можете не согласиться со мной — впрочем, я и сам головы не дам на отсечение, — но сдается мне, девица слегка перегибала палку.

— Правильно ли я понял, что эта, между нами говоря, жирная дурында понятия ни о чем не имеет?

— Она бы мне сказала.

— В то время как вы скрыли от нее приятную находку.

— Это разные вещи.

Вывод напрашивался сам собой: у Нини открытый характер, а Ребекка не доверяет даже самой близкой подруге. Я задумчиво разглядывал ее. Рисковая девица, ничего не скажешь, заварила кашу на славу и о последствиях не подумала. Ее ребячливость просто обезоруживала.

— Не кажется ли вам, Ребекка, что будет лучше, если вы все подробно и по порядку расскажете?

— Конечно! — с воодушевлением согласилась Ребекка, словно это не она как минимум два дня играла в молчанку. Женщины как улитки: все свое ношу с собой, и невинный вид у них всегда под рукой. Им даже не требуется тереть щеки, чтобы покраснеть. Румянец стыдливости дается им от рождения и не тускнеет до старости.

— Итак, я вас слушаю.

Девчонка скорчила страшно серьезную мину — очень правильное выражение лица, когда находишься в компании с мертвецом.

— Позавчера вечером, перед тем как лечь спать, я, как обычно, поднялась на террасу.

— Дальше.

— В темноте что-то поблескивало. Вон там… — Она указала на зеленый деревянный шпалерник. — Я подошла ближе и увидела лоскут от манжеты рубашки, на котором болталась перламутровая пуговица. Вы не представляете, как я испугалась. Моей первой мыслью было позвать Нини.

— А второй?

— Разумеется, я отцепила этот обрывок рукава, а потом забралась на стул и увидела его.

— Вы его знаете?

— Только в лицо.

— То есть?

— Я встречала его несколько раз в нашем квартале.

— Чем он занимался?

— Рисовал эти ужасные картинки, обычно у моста Турнель. Ну знаете, такие пейзажики для туристов: собор Парижской Богоматери, набережная…

— Как он выглядел?

Она задумчиво покачала головой.

— По правде говоря…

— Ну?

— Неопределенный тип. Больше походил на вечного студента, а не на бродячего художника. Такие часто болтаются вокруг университета, их порой принимают за профессоров.

— Вы разговаривали с ним?

— Никогда.

— Ладно, продолжайте…

Наши отношения неожиданно приняли совершенно иной оборот. Я превратился в сыщика, великолепного Сан-А. До свидания, мадригалы, нежные поцелуйчики, нечаянно разорванные кружавчики, шутки-прибаутки. Я стал резким, язвительным, недоступным. Тяжелый взгляд, сухой тон. Запущенный невроз, скажете вы? Пусть. К вашему сведению, не хочу его лечить. Девушка, обнаружившая труп на крыше и выжидавшая почти двое суток, прежде чем сообщить в полицию (и не прямиком, а окольным путем!), мне не нравится.

— Естественно, меня охватил страх. Я буквально окаменела, похолодела…

— Вспотела, окостенела… — цинично перебил я. — А затем, выбросив манжету за ограду, отправились спать и, будучи девицей весьма разумной, никому словечком не обмолвились. Хорошо спалось?

Глаза Ребекки наполнились слезами.

— Не будьте злым…

— Я вовсе не злобствую, милая, но диву даюсь. Ваше поведение не укладывается ни в какие рамки. Нужно обладать очень крепкими нервами, чтобы скрыть подобную находку.

— Постарайтесь понять.

— Понять что?

— Мое состояние. Этот мертвец… Я вдруг представила себе, как будут развиваться события… Этот человек вломился в квартиру в наше отсутствие с целью грабежа, а зачем еще? Неожиданное возвращение Нини застало его врасплох. Он спрятался на террасе. Затем решил сбежать по крышам. И когда перелезал через шпалерник, зацепился рукавом. Пытаясь высвободиться, потерял равновесие… Да только, поразмыслив, я поняла, что концы с концами не сходятся. Для побега он мог бы выбрать другую сторону, где добраться до соседней крыши легче легкого. Кроме того, если бы он упал на черепицу, перелезая через шпалерник, его бы не убили и он позвал бы на помощь. А у него на груди большое пятно крови и рана на шее. Короче, его убили здесь… А потом решили сбросить во двор. Да только он не упал…

Я слушал с интересом, словно строгий экзаменатор блестящего студента.

— Браво, у вас есть способности к дедукции.

— Любой мало-мальски здравомыслящий человек пришел бы к такому же выводу.

— Итак, вы полагаете, что его убили здесь и попытались сбросить вниз.

— Верно.

— А кто убил? Нини?

— Вы с ума сошли!

— Почему? Вы же сами так подумали!

— Я! — задохнулась от возмущения Ребекка.

— Чем же тогда объяснить ваше столь длительное молчание?

Уныло опустив голову, она сделала несколько шагов по террасе.

— На самом деле я ни секунды не подозревала Нини, но решила, что все немедленно подумают на нее. Ведь она практически не выходит из дома.

— У вас есть прислуга?

— Да, старая консьержка, живет по соседству. Она приходит убираться по утрам.

— Почему вы ничего не сказали Нини, если уверены в ее невиновности?

— Действительно, почему? — растерянно пробормотала Ребекка.

Изумительная ловкачка! Обо всем подумала, но ни разу не задалась столь элементарным вопросом.

— Почему? — переспросила она. — Ждете, что сейчас наговорю глупостей… Надо было сказать, да? Полагаю, меня остановила боязнь скандала. Нини — человек честный, порывистый, вы и сами могли в этом убедиться. Она бы немедленно вызвала полицию…

— Господи, но разве это не самое разумное?

— Возможно, но я смутно чувствовала, что дело окажется очень щекотливым. Думаю, для всех, включая следователей, будет лучше, если им займутся с крайней осторожностью. Не знаю, понимаете ли вы, что я хочу сказать…

Под ее взглядом мне пришлось заткнуться. Поверите ли — а если не поверите, то пусть лама отныне станет вашим единственным другом, — но я вдруг осознал правоту Ребекки. Случай нелепый, странный, из ряда вон. За такое дельце следует приниматься, вооружившись пинцетом, и обращаться с ним, как с бомбой. В конце концов, именно так эта разумница и поступила. Публика в подобных ситуациях только путается под ногами, а толпа журналистов и любопытных создает ненужный ажиотаж и толкает под руку. Я предпочитаю тишину. Неторопливость и настойчивость не исключают друг друга. Так что пока все складывалось наилучшим образом.

— И как же вы представляли действия полицейских, Ребекка? — осведомился я. — На несчастного мазилу набрасывают лассо и аккуратно спускают в мусорный бак, не беспокоя соседей?

Моя шутка рассердила ее.

— Не знаю, но мне казалось…

— Что?

— Что можно все организовать по-тихому.

— Кто вам порекомендовал старшего инспектора Мартини?

— Мой шеф.

— И вы поведали ему о своих трудностях, чтобы он тут же разболтал всей конторе?

— Разумеется, нет. Я сочинила историю о племяннике, юном правонарушителе (впрочем, он действительно существует), и сказала, что хотела бы принять меры…

— И тогда он посоветовал обратиться к электрическому скату Мартини?

— Да.

— А тот заявил, что прохвост заслуживает гильотины?

— Примерно так…

Слева “Серебряная башня” сияла всеми огнями и гранями. Я даже различил шеф-повара, колдующего над знаменитой уткой с кровью. Он походил на языческого божка. Среди клиентов, спрятав руки под салфеткой, сновал отрешенный официант.

Запах смерти, неотвязный, тоскливый, раздражал ноздри. Я стоял, уставившись вниз, на мост Турнель… Мазила умер картинно. Прилично одетый малый, не похож на уличного художника, скорее на молодого профессора. По какому стечению форс-мажорных обстоятельств этот парень гниет теперь на крыше дома на острове Сен-Луи? Каким образом он оказался на террасе, принадлежащей двум дурехам? Кто его убил? И у кого хватило сил перебросить его через деревянный шпалерник?