— А знаешь, я была вчера с другим…

Я поверил ей, я сразу поверил ей. Сердце, во всяком случае, поверило, потому что болезненно сжалось, и я почувствовал во всем теле пугающую легкость.

— Почему ты молчишь? — спросила Одри. Голос был ровный, тусклый, но странно напряженный.

— Ты мне сказала, что была вчера с другим, — я пожал плечами. — Я понял тебя. Это очень тонкая мысль, но мне удалось ее понять. Ты была с другим. И что же мне делать? Поздравить тебя? Его? Себя?

— Ты ничего не понимаешь, — сказала Одри, и теперь в ее тусклом голосе послышалось отчаяние. — Ты ничего не понимаешь. Ты такой же, как все другие… Ты знаешь, почему я была с ним? Потому что люблю тебя. Я боюсь, понимаешь, боюсь тебя. Я как-то жила. Плохо, наверное, но жила. В оцепенении, но жила. Я боюсь тебя, Язон. У меня ощущение, что ты можешь принести огромные перемены, а я боюсь перемен. Я не хочу перемен. Будьте прокляты все перемены! Я не хочу быть Кассандрой и прорицать будущее, но у меня все леденеет, когда я смотрю на тебя. Я боюсь, боюсь, боюсь…

Бедная, потерянная душа, птичка с подбитым крылом. Засунуть себе за пазуху, отогреть, оттаять. Но где найти слова, чтобы вместили волны нежности и любви, которые накатывались на меня? Да разве вообще есть в мире слова, которые могут вместить эти волны?

Я взял ее руки в свои, поднес к губам и начал дуть, согревая их. Руки маленькие, как птенцы. Они сидели у меня в руках тихонько, не шевелясь. И глаза ее были странно неподвижны. Или мне это казалось в зыбком, светлом тумане.

Вот руки ее слабо шевельнулись в моих. Она прерывисто, как ребенок, вздохнула. Освободила свои руки. И осторожно, как слепая, провела ими по моему лицу. Словно ощупывала его. Задержалась, попав во влажную дорожку. Я не знал, что плакал. Она задержалась на влажной дорожке, стерла ее. Прикосновение ее рук было нежным и печальным. Она была рядом со мной, и ее не было. Мне казалось, обними я ее сейчас — и она просочится сквозь пальцы и исчезнет, растворится в холодном, враждебном лунном свете.

И снова мы шли по дорожкам сада, и я смотрел, задрав голову, на звезды и, опустив голову, на покрытую морозным инеем траву. Она рассказывала мне о себе, о своих делах. Я не понимал слов. Для чего мне были слова, когда я просто слышал ее голос. Милый голос с милой, едва уловимой хрипотцой. Перед тем как возвратиться, я спросил ее:

— Одри, ты можешь выполнить одну мою просьбу?

Она повернула голову и посмотрела на меня. Наверное, она думала, что я попрошу разрешения поцеловать ее, бедная душа.

— Вот тебе два маленьких пакетика. Никто не должен знать, что я дал их тебе. Когда ты приедешь в Шервуд, отправляйся в Местакский банк и положи в сейф. Ты знаешь, как абонировать сейф? Это нетрудно. Ключ положи в конверт и отправь мне в контору, на мое имя. — Я назвал адрес. — Запомнила? Другой пакет положи в другой сейф, ну, скажем, в Первом городском банке. И проделай с ключом такую же операцию. Можешь отправить оба ключа в одном конверте. Ты поняла? Ты можешь это сделать? Не спрашивая ничего?

— Да, Язон. Если ты просишь.

Я долго не мог уснуть. Меня не покидало ощущение, что я что-то сделал не так. Нет, не то, что я доверил Одри два пакета с пленками и копиями пальцев Джона Кополлы. Я не допускал и мысли, что она не выполнит мою просьбу. Другое дело мысль, что больше мы с ней, наверное, не увидимся. Это была тупая боль, к которой я уже начал привыкать. Нет, дело было не в этом. Я понял. Не нужно было просить Одри отправлять ключи в мою контору. Это было неразумно. Если даже был один шанс из ста, что они перевернут мою контору вверх дном, это было неразумно. Если, конечно, я смогу выбраться отсюда. Но теперь ничего не поделаешь. Позвонить Одри я не мог. То есть мог бы завтра утром, безусловно мог бы, но телефонов-автоматов здесь почему-то не было, а мой телефон прослушивался наверняка, Бонафонте, Эрни, глухонемой обжора с двойной фамилией — кто знает?

Весь следующий день меня занимала мысль о том, как же все-таки выходят отсюда? Почему при моем приближении к стене моментально включалась система тревоги, а я видел из окна, как Эрни подходил к стене, и никаких звонков не было. Хорошо, допустим, ему нужно было сделать что-то у стены, сменить лампочку в фонаре, ну что-то сделать. Он мог бы, естественно, выключить заранее сигнализацию. Но он просто сгребал листья, так же, как я в тот день, когда Бонафонте продемонстрировал мне свою меткость. И я точно видел, что он протянул грабли в сторону стены, как и я в тот раз. Не специально, не расчетливо, а естественным движением. Просто там было много листьев. И больше, пока я наблюдал за ним, к стене он не подходил, грабли к ней не протягивал. Не выключил же он заранее сигнализацию, зная, что где-то ему придется протянуть грабли.

Я надел куртку и вышел во двор. Эрни все еще сгребал листья в кучи, теперь уже в другом конце сада.

— Добрый день, — сказал я, подходя к нему сзади.

— Добрый день, — буркнул он, не поворачивая головы.

Так и не удалось мне, увы, стать любимцем местного общества.

— Эрни, я не могу больше сидеть за столом. Я превращаюсь в животное из класса плоскозадых. Дайте мне, пожалуйста, грабли.

Он молча протянул мне грабли и зашагал прочь.

— Да, Эрни, — крикнул я ему вдогонку, — сигнализация включена? А то я опять ненароком переполошу вас всех, как тогда.

— Она всегда включена, — ответил он мне, — осторожнее…

Для меня включена, выходит, а для него нет. Как же это может быть? Я автоматически сгребал листья — я уже становился специалистом по сгребанию листьев — и думал. И придумал, к своему удивлению. И почувствовал чистый восторг ученого, сделавшего открытие. Или создавшего теорию. Если сигнализация включена, но мое приближение к стене на нее действует, а приближение Эрни или кого-нибудь еще — нет, значит, они в отличие от меня на систему не воздействуют. И не потому, наверное, что они знают какое-нибудь петушиное слово, а потому, что у них есть нечто воздействующее на систему. И тут я вспомнил, как Одри как-то упомянула про ключ. Ключ, ну и что? Естественно, что у нее есть ключ. В отличие от меня, у которого его нет.

И все-таки я чувствовал, что слово «ключ» тянет за собой какие-то ассоциации в моем подсознании. Ключ, ключ…

Я вертел слово «ключ» так и эдак в голове, буквально жонглировал им и все-таки не мог сообразить, что меня в нем смущало, что привлекло внимание.

Ну и черт с ним, с ключом, со всеми ключами в мире. Вообще все зло в мире, твердо решил я, орудуя граблями, происходит из-за ключей. Выбросьте ключи, не нужны станут замки. Не будет замков, не будет сейфов и тюрем — священных устоев нашего прекрасного общества.

Я проработал, наверное, часа полтора и пошел к себе. Мимо ворот. В которых не было скважины для ключа. Не было, не было, мои глаза не ошибались. Две металлические створки были гладкими, без какого-либо отверстия. Так для чего же Одри был ключ? Можно ли открыть ворота ключом, если его некуда вставить?

Господи, ну конечно же, как я мог сразу не сообразить. Есть ведь магнитные ключи, которые действуют просто при прикосновении их к замку. И этот же ключ может действовать на систему тревоги, не давая ей включиться. Просто и ясно. За исключением того, что нужно достать ключ. Только и всего. Подойти, допустим, к Бонафонте и сказать:

— Оуэн, дорогой, дайте-ка мне ваш ключик. Я хочу удрать, чтобы взорвать ваш дьявольский вертеп, но не могу выйти без ключа…

Бедный, старый профессор Ламонт, кажется, ему придется еще раз спать крепче, чем обычно. Может быть, даже после второго массированного приема «дримуэлла» ему вообще трудно будет засыпать без снотворного. Особенно если мне удастся унести отсюда ноги. В чем я, впрочем, совершенно не был уверен.

И вот я снова лежу затылком на жесткой спинке кровати и в сотый раз проделываю в уме все то, что мне предстоит проделать через пару часов, В уме у меня все получается отлично. Без сучка и задоринки. Может быть, и не стоит портить такой великолепный план попыткой осуществить его? Но все это нервические шутки человека, которому вовсе не до шуток.