День у Куприянова и Жидкова проходил в работе, вечера - в проверке тетрадей или на самодеятельных концертах, в которых принимали участие и учителя Марфинской школы. Впрочем, на сцене был Петр, а Иван сидел в зале и горделиво посматривал вокруг, когда Петру, отличному скрипачу, отбивая ладони, аплодировали колхозники.

Все складывалось у молодых учителей хорошо. В Петра было влюблено полдеревни, а Иван без конца составлял в уме фразу для Тоси с предложением приехать в Марфино и стать его женой. Но грянула финская война, и с уст людей не сходили новые слова: финны, линия Маннергейма. Возраст у Куприянова и Жидкова был призывной, но учителя в то время были освобождены от службы в армии. И вдруг - повестки. Оказалось, что по приказу министра обороны учителя такой льготы лишены. Анна Павловна возмущалась: «Что это такое? Кому взбрело в голову учителей в армию забирать да еще среди учебного года? Детей и так учить некому». Но сколько бы она ни сердилась, а в повестке четко сказано: «Явиться в…» - и потому учителям-призывникам марфинцы устроили великолепные проводы, столько слов хороших было сказано в их адрес, что Петр с Иваном лишь смущенно переглядывались.

Везло Ивану Жидкову на хороших людей. Сашка Громов, Тося Финогенова, Петр Куприянов… Иван стал нешуточно считать, что такое выпадает лишь счастливым людям. Вот и в полковой школе, куда его направили учиться, он подружился с Сашей Знаменским*. Новый товарищ тоже рос сиротой. Только воспитывали его не добрые люди, а уголовники - так уж судьба повернулась к Знаменскому, что попал он в шайку воров. Однажды Знаменский понял - не по пути ему с прежними дружками, однако, знал, они не дадут ему жить спокойно, потому зашагал в военкомат и попросился в армию. Война с финнами была в самом разгаре, и Знаменского без лишних проволочек переодели в солдатскую форму.

В полковой школе Иван встретился и с другим хорошим человеком, и эта встреча перевернула всю жизнь Ивана,, потому что человек этот - политрук - сказал однажды:

- Предлагаю вам, Жидков, поступить в военное училище, у вас, я считаю, есть все возможности стать командиром.

Обычная фраза, лестная для любого солдата, но не для Ивана Жидкова. Он, конечно, хотел остаться в армии после срочной службы, а поступить в военное училище - это вообще голубая мечта. Однако понимал, что ему, сыну раскулаченного, такого не достичь. И честно сказал:

- Меня не примут. У меня отец лишен прав, я не комсомолец.

Политрук строго посмотрел Ивану в глаза:

- Вы, товарищ Жидков, очевидно, плохо изучили материалы семнадцатого партсъезда. Товарищ Маленков там ясно сказал: сын за отца не отвечает.

Не довелось Ивану и его товарищам-курсантам повоевать на Финской войне, хотя их к тому усиленно готовили - по двенадцать часов в сутки занимались они то в классах, то на стрелковом полигоне. Когда на экстренном построении объявили, что война победоносно завершена, над шеренгой вопреки уставу взметнулись сотни пилоток и фуражек, молодые глотки рявкнули дружное, многоголосое и раскатистое «ур-р-а-а-а!», потому что как бы ни был велик патриотизм, как бы ни хотелось расквитаться с врагом, но война - это война, на ней убивают. А курсантам, которые хоть и рвались в бой, все-таки хотелось жить.

В тот же день Иван отправил Тосе очередное письмо. Тося не задержалась с ответом, прислала ласковое письмо, в котором писала, что очень скучает. Иван решил в отпуск поехать к Тосе. Но не знал он, что сгущаются тучи над ними. Не простые - грозовые, военные черные тучи, которые принесут многим его товарищам смерть, а ему - тяжкие испытания.

В отпуск, как рассчитывал Иван, его не отпустили - ему и еще восьмидесяти курсантам Гомельского училища досрочно присвоили воинское звание лейтенант и выдали предписание явиться в Минск. Там 16 июня сорок первого года молодые командиры получили назначение. Ивану и нескольким его товарищам предстояло служить в 66-ом укрепрайоне Западного Военного особого округа, куда они отбыли в тот же день. И чем ближе они подъезжали к новой, еще слабо укрепленной линии границы, тем становилось тревожнее на душе от злобных взглядов, которые бросали на них некоторые люди.

Часть, в которой Жидкову предстояло служить, еще не была сформирована, потому его, лейтенанта Журавлева и пятерых бойцов под командой неразговорчивого «старлея» отправили готовить летнего лагерь, где часть будет формироваться. Прибыв на место, поставили сразу же две палатки - для командиров и красноармейцев. А потом взялись за благоустройство всего лагеря. К вечеру ломило спину и плечи, зато большая часть работы была сделана - установлены ровными рядами палатки, все они были окопаны, чтобы не оказались затопленными во время дождя, расчищено место для будущего плаца и спортивной площадки. Затем старший лейтенант взял Ивана в село договориться насчет питания, тогда-то он и приметил почту, рассчитывая в тот же день отправить Тосе письмо. Иван заснул, счастливо улыбаясь - письмо, наверное, уже тронулось в путь.

Проснулся Жидков от страшного грохота, не сразу сообразив, где он, потому что перед самым рассветом окунулся в сон, в котором сидел вместе с Тосей на берегу Эльтон-озера. В голове все еще метались аккорды музыки, звучавшей, казалось, откуда-то с небес, еще до сих пор слышалась торжественная дробь барабанов.

Журавлев тоже проснулся, с тревогой глянул на него и осторожно тронул плечо спящего старшего лейтенанта Комлева:

- Товарищ командир, что это за взрывы?

- Учения, наверное. Они здесь часто бывают - то у нас, то у немцев, - ответил тот и повернулся на другой бок.

Журавлев встал, вышел из палатки. Иван услышал, как он чиркал спичкой о коробок, прикуривая. Хрустнул сучок под ногой, видимо, пошел к палатке красноармейцев, откуда слышался приглушенный говор.

- Почему не отдыхаете, товарищи красноармейцы? - строго спросил Журавлев через несколько секунд. Ему что-то ответили, но Иван, засыпая, не разобрал слов.

- Подъем! - вдруг звонко крикнули над головой Ивана, и он вскочил.

Рядом торопливо одевался Журавлев. В палатке рядом со старшим лейтенантом, который уже был одет, стоял незнакомый военный. Приглядевшись, Иван узнал в нем капитана, командира саперной роты, которая располагалась рядом с их лагерем.

- Ваня, - крикнул Журавлев. - Война!

Война?!! Это было как в дурном сне, хоть щипай себя, чтобы убедиться - сон это или не сон. Жидков не поверил:

- Может, провокация?

Капитан жестко усмехнулся:

- Не будьте наивным, лейтенант! Я здесь давно, и вижу, что не провокация это, а война. До штаба вашей части далеко, так что присоединяйтесь к нашему батальону! - и выскочил из палатки.

В саперном батальоне им выдали учебные винтовки, потому что у Журавлева с Жидковым не было еще личного оружия, которое они должны были получить с прибытием всего полка на место формирования. К винтовке выдали по пятнадцать патронов. И батальон спешно пошел к границе, до которой было не более трех километров, и где явно шел бой. И так было странно видеть идущих им навстречу раненых бойцов.

Лесок кончился быстро. Батальон вышел к ржаному полю, и тут прямо по колонне стеганули пулеметные очереди. Упали, застонав, передние, а кто-то молча рухнул на землю, и ржаные колосья сомкнулись с шорохом над ними: вражеская пуля насмерть сразила их.

- Перебежками! - услышал Иван и тут же упал, прополз несколько метров, вскочил вновь, пробежал и опять упал.

До ночи шел бой. Никто не мог пересечь поле - ни неведомые враги, ни бойцы саперного батальона, и уже ни у кого не было сомнений, что началась война. Когда стемнело, к Ивану подполз старший лейтенант Комлев с десятком бойцов:

- Жидков, неподалеку ДОТы есть. Комбат приказал занять эти ДОТы и готовиться к обороне, если немцы прорвут границу. Эти, - он кивнул на другой край поля, - скорее всего диверсанты, наверное, хотели с тыла к заставе подойти, да на нас напоролись. А граница пока держится. Слышишь, там идет бой? Ползком за мной!

Иван понятия не имел где эти ДОТы, но Комлев быстро и уверенно шел по лесу впереди небольшого отряда, так что Иван с бойцами еле поспевали за ним. Неожиданно впереди посветлело: они вышли к просеке. И вдруг услышали незнакомую речь - по просеке на велосипедах катили немцы.