Ерофей чуть не заплакал. Но потом решил поехать к Танталу поговорить хоть с ним, отвести душу, а уж потом идти сдаваться Изольде-Смерти.

Тантал сидел в луже, достигавшей ему едва до щиколоток - так он растолстел - и отдувался.

- Чего на сушу не выходишь, всё в мокроте сидишь? - спросил Ерофей. - Ревматизм схватишь. И жратвы уже нет.

- Мне такое наказание назначено. Выйду, неизвестно ещё, какое дадут, а к этому я привык.

- Сизиф вот решился нарушить инструкцию, и ничего - живёт.

- Сизиф - дурак, - изрёк Тантал презрительно. - Это ему временное послабление, он из-за глупости своей не дочитал до конца инструкцию, а там написано, что каждые сто лет грешник имеет право на тринадцать дней отпуска, но если в этот отпуск уйдёшь самовольно, то наказание ужесточится. Так что скоро самоволка Сизифа закончится, и он, желает или нет, а окажется вновь у своего камня, который станет ещё тяжелее. Я уж лучше отпуска дождусь.

- Что же ты об этом Сизифу не сказал, стать кандидатом в Повелители подначил? - удивился Ерофей.

- А зачем? Я - коварный и лицемерный.

- Да уж, - согласился Ерофей, - сволочь ты большая. Но котелок у тебя варит, так что хочу с тобой посоветоваться. Понимаешь, Тантал, я сегодня должен умереть - так в приходной книге Смерти написано. И если до этого момента меня никто и пальцем не мог тронуть, я был всех сильней, потому что живой, то неизвестно, как всё сложится, когда я стану законным жителем Тихгора.

- Тю! Нашёл о чём беспокоиться!

Тантал не сказал Ерофею, что он ему порядком надоел. Приезжая в «Танталово» на обед, ел-пил - и всё бесплатно, а с других Тантал, когда грешникам про всё это дело стало известно, брал мзду. Обогащался, ничего не тратя. Он притворно вздохнул, словно печалился:

- Разве тебе у нас плохо?

- Плохо, - вздохнул Ерофей, - мне, признаться, наверх уже хочется.

Тантал хитро прищурился и вкрадчиво спросил:

- А хочешь, научу, как отсюда выбраться? - сердце у него забилось радостно от мысли, что Ерофей больше не появится в «Танталово».

- Спрашиваешь! - воспрянул Ерофей. - Конечно, хочу.

- Ладно. Даёшь слово, что перед тем, как уйдёшь наверх, назначишь меня министром продовольствия? - Тантал не мог не торговаться.

- Даю! - завопил Ерофей не своим голосом. - Даю!!

- Тогда… - Тантал долго откашливался: любил нервы трепать, подлец этакий, пока не сказал: - Издай Указ о том, что ты должен быть последним умершим. Отныне Смерть лишается права вызывать из живого мира новые души - ни в Тихгор, ни в Соврай, дескать, и тех, что есть, не прокормишь: черти ушли, а грешнички-то не особенно горбатиться любят, да и праведнички рады баклуши бить - там-то, наверху, урабатываются. И… Впрочем, сам увидишь, что будет.

Ерофей бросился к себе во дворец и сразу же провидеофонил Изольде-Смерти:

- Слушай мой Указ: моя смерть должна быть последней. Хватит уж людей зазря морить. Продыху им не даёшь, что ни день, то сотни две косишь. Люди тебе что? Трава? То в аварии пихаешь их, то заразу какую-нибудь им подсовываешь вроде СПИДа. Я больше это терпеть не намерен, - и стукнул так по столу, что его безобразное изображение на поверхности полировки стало самым обычным, как в нормальном земном зеркале.

Смерть вдруг вспыхнула девичьим румянцем и пролепетала:

- Да как же я жить буду, на какие средства?

- Хватит и того, что уже нахапала, взяточница чёртова, старая карга, все вы тут одним грехом мазаны, всех выведу на чистую воду! - и хрясть опять по столу кулаком для пущей убедительности, что так и сделает. Зеркало-стол от страха стало матовым.

Смерть побледнела: неужто новый повелитель узнал о негласном налоге с усопших, поступавшем только на её счет? И робко спросила:

- Можно мне подумать?

- Можно! - рявкнул Ерофей, снова стукнув по столу: изображение опять стало правильным, так и застыло. - До тринадцати часов сегодняшнего дня! - и поспешно отключился.

Шли минуты, ползли томительные часы. Ерофей маялся, бродя по комнатам. Его бросало то в жар, то в холод. Как поступит Смерть-Изольда? Убьёт его или выполнит Указ? А что толку? Он-то всё равно останется здесь… «Мамочка моя, как же я хочу наверх!..» - простонал тоскливо Ерофей.

И тут включился видеофон:

- Ерофеюшка, у меня есть предложение… - заискивающий голос Изольды насторожил Горюнова.

- Ну? - буркнул неласково. - Чего тебе, ведьма загробная? Ещё нет тринадцати часов, - а сердце ухнуло куда-то вниз и словно замерло. Не насовсем ли?..

- И не надо, миленький! - заторопилась Изольда. - Не надо! Я сотру дату твоей смерти, а ты за это разрешишь мне выходить наверх? А, Ерофеюшка? Исчахну ведь я без свежего воздуха.

Ерофей вздрогнул: Смерть предлагала ему сделку! И выгодную. А как быть с совестью? Он будет жить вечно, раз Смерть сотрет дату его кончины, а другие? Все родные, друзья умрут, а он, как дурак, будет жить, но даже словом не с кем будет перемолвиться.

- Я скажу тебе о своём решении, - с суровой твёрдостью ответил Ерофей и отключил видеофон. Затем схватил перо и стремительно зачиркал им по бумаге. Закончив писать, положил перед собой часы и смотрел, как стрелка отмеривает ему последний час жизни: осталось тридцать минут, двадцать, десять…

Ерофей вызвал Изольду.

- Слушай, вот что я решил, - и он показал Смерти два исписанных листа без своей подписи. - Ты будешь выходить наверх только за теми, кто станет стар и немощен, к сожалению, у нас пока не научились делать человека вечно молодым, придёшь и за мной, когда я одряхлею. Поняла? А сейчас у меня дел полно наверху. Перенеси дату моей смерти, ну… этак лет на семьдесят. Впрочем, ставь, какую хочешь. Зачем знать мне дату своей смерти? Другие же не знают. Но если тебя такой вариант не устраивает, будет, как я сказал: моя смерть станет последней, сейчас я введу в действие новый Указ, пока мое жизненное время не вышло.

- Ерофеюшка, - возликовала Смерть, - да я тебя навечно отпускаю!

- Нет! - нахмурился Ерофей. - Или я остаюсь здесь, - и он пододвинул к себе Указ.

- Ой, миленький, ты такой молоденький, живи себе припеваючи, - запела Изольда ласково и провела пальцем по каким-то строчкам, и тут же Ерофея подняла мощная волна, нежно и стремительно понесла его, и он едва увидел, как мигнули огни Тихгора, пролетели мимо зелёные рощи Соврая. Потом что-то сдавило его с боков, сунуло в какую-то трубу с далёкой светлой точкой впереди, и он, словно пробка из бутылки шампанского, вылетел наружу. Туда, где светило солнце, где ароматный воздух и пряный запах цветов.

- Живу! Я живу! - плясал Ерофей возле Сатаны. - Все о'кей!!!

Степан Антонович медленно приходил в себя и, наконец, заплакал горестно и отчаянно, как ребёнок, размазывая слезы по шерстистым щекам.

- Ерофей, ну что ты мне спокойно жить не даёшь, дай хоть помру, уйди с глаз моих… - и он сложил верхние конечности на волосатой груди.

- Степан Антонович! - затормошил его Ерофей. - Ушел я из Тихгора, Изольда отсрочку дала!

Сатана недоверчиво глянул на Ерофея одним глазом, потом просиял, когда до него дошёл смысл сказанного, затем вновь насупился:

- А когда обратно?

- Не знаю, ничего не знаю! - Ерофей начал раздражаться от бестолковости Сатаны. - Ничего не знаю, кроме того, что сейчас живу, наверху я!

- Значит, я могу вернуться?.. - Сатана еле сдерживал нетерпение.

- Конечно!

Сатана бросился обнимать Ерофея, а сверху на них смотрели ничего не понимающие вертолётчики.

Облобызав Ерофея, Сатана отбросил белый флаг, оглушительно засвистел и зычно закричал:

- Орёлики мои! Мы возвращаемся! За мной! - и нырнул в чёрную дыру в скале, едва услышав голос Ерофея: «Прощай, Степан Антонович! Еще встретимся!»

- Как бы не так… - пробормотал Сатана. - Уж я тебя, голубчика, обязательно к Всевышнему спроважу, пусть он с тобой мается! - и захохотал так, что его сатанинский смех далеко разнесся по горам.

Июль, 1991 г.