Под грозный рокот пушек и свист пуль Лейхтвейс медленно произнес:

— Началось большое сражение. Да помилует Господь Бог жителей и побежденных!

Сражение было в полном разгаре; это было одно из величайших и кровопролитнейших сражений за время всей Семилетней войны. Фридрих Великий задался целью разбить австрийцев под самыми стенами Праги и занять крепость еще до прибытия австрийского генерала Дауна, который приближался с юга с огромной армией. Сражение началось на берегах Влтавы и развернулось огромным кольцом кругом Праги. Земля пропиталась кровью многих тысяч людей. Повсюду стояли стон, рев, крик и шум. Орудийная пальба заглушала стоны раненых, и только время от времени был слышен лязг и звон оружия.

Лейхтвейс и друзья его, сами того не ожидая, очутились чуть ли не в самом центре, именно там, где должен был решиться исход сражения, где столкнулись главные силы противников.

— Надо на что-нибудь решиться, — произнес Лейхтвейс, — бездействовать нельзя, а потому мы должны биться за короля. Зарядите ружья и подчиняйтесь моим приказаниям. Быть может, мы сумеем немного помочь великому королю. Ты, Лора, не отходи от меня, а Елизавета пусть идет рядом с Зигристом, для того чтобы случайно не потерять друг друга в суматохе.

Взяв ружья на прицел, разбойники покинули берега реки и отправились дальше, причем им предстояло пройти через лес. Очутившись в густой чаще, они встретились там с одним из прусских гвардейских полков. Один из офицеров, увидя разбойников, в ужасе крикнул им:

— Что вы делаете здесь в лесу? Неужели вы не знаете, что вам угрожает смерть? Если из крепости заметят, что в лесу есть войска, то сюда полетят ядра.

Едва офицер успел крикнуть это, как у ног его лошади упала граната. Со страшным треском взорвалась она, и один из осколков попал офицеру прямо в грудь. Смертельно раненный, он свалился с коня.

По-видимому, австрийцы увидели, что в лесу скрываются прусские войска: на лес посыпался целый дождь ядер и пуль. Неприятель, очевидно, собирался похоронить пруссаков под обломками деревьев; и, действительно, ядра вырывали толстые деревья, которые, падая, убивали всех, кто не успевал спастись.

— Вперед! — крикнул Лейхтвейс своим товарищам. — Надо поскорее выбраться из леса, иначе мы все здесь погибнем.

Он поднял на руки Лору, Зигрист схватил Елизавету, и все бросились бежать. Это было бегство от смерти среди града ядер и пуль, под падающими деревьями, по ухабам и рытвинам, через ямы и камни. Наконец разбойники благополучно добрались до широкой поляны.

Их взорам представилось ужасное зрелище. Повсюду сверкало оружие, клубился пороховой дым, пестрели мундиры, валялись орудия и убитые лошади — и все это вместе было похоже на клокочущий вулкан, извергающий море огня и дыма. Как раз здесь свирепствовал самый ожесточенный бой, и здесь же должен был решиться исход сражения.

На другой стороне поляны видны были крепостные стены Праги, с которых сотни орудий громили наступающего неприятеля. Но пруссаки не дрогнули. Несмотря на то, что австрийцы боролись с отчаянным геройством, войска великого короля в этот день отличались такой отвагой, которая редко встречается в летописях войны. Даже раненые продолжали участвовать в бою. Лейхтвейс, между прочим, видел знаменосца, который с разбитой ядром правой рукой нес знамя в левой руке и шел впереди своего полка. Ужасный вид представлял какой-то прусский солдат: обе ноги у него были оторваны ядром, и он лежал на земле, истекая кровью. Умирая, он продолжал курить свою трубку.

— Несчастный! — воскликнул Лейхтвейс. — Ты еще способен курить?

— Ничего, — ответил солдат, — я умираю за своего короля и знаю, что победа останется за нами. Поэтому я и спокоен.[1]

Попав в самую середину боя, Лейхтвейс и товарищи его почувствовали непреодолимое желание принять деятельное участие в сражении. Они забыли о том, что они только разбойники и бездомные скитальцы, что они явились сюда не для того, чтобы сражаться. Ими овладело воодушевление, им хотелось оказать по мере сил помощь великому королю, и они бросились в ряды сражающихся. Вдруг они услышали позади себя топот копыт, ржание и фырканье коней и громкие крики.

— Это гусары Цитена! — крикнул кто-то вблизи.

Оглянувшись, разбойники увидели гусар знаменитого генерала Цитена, мчавшихся вперед без удержу, с саблями наголо. Впереди всех скакал высокий красавец офицер с длинными черными кудрями, выбивавшимися из-под кивера. По-видимому, этот офицер решил либо совершить геройский подвиг, либо умереть. Он мчался не оглядываясь.

Рядом с ним, не отставая, мчался другой красивый гусар — еще совсем безусый мальчик. Офицер иногда оборачивался к своему спутнику, подбадривая его и стараясь не разлучаться с ним. Гусары уже успели смять два батальона австрийской пехоты, заступивших дорогу с целью остановить их смертельный натиск. Крыло отряда, на которое напали гусары, дрогнуло.

— Гусары решают победу! — крикнул Лейхтвейс. — За ними, друзья!

Но вдруг ворота крепости открылись и оттуда вырвались тысячи всадников, устремившихся навстречу гусарам. В крепости заметили, что прусская кавалерийская атака заставила дрогнуть австрийские полки. Главнокомандующий немедленно приказал пандурам и кроатам — «всадникам-дьяволам», как их называли в австрийской армии, отбить нападение гусар. Как только гусары увидели, что с фланга на них надвигается неприятельская кавалерия, то сейчас же прозвучал трубный сигнал и они, повернув коней, быстро помчались навстречу кроатам.

Оба отряда всадников столкнулись. На минуту они остановились как вкопанные, как бы собираясь передохнуть и набраться новых сил для решительной схватки. Но вдруг, точно по команде, раздался резкий звенящий звук. Это заработали сабли, от лезвий которых посыпались искры. Началась резня, беспощадная, немилосердная резня. Кровь лилась ручьями, в воздухе мелькали отрубленные руки и ноги. Земля покрылась убитыми и ранеными. Кони становились на дыбы, враги смешались в одной общей куче.

Лейхтвейс со своими товарищами ринулся в самую свалку. Своими пулями они уже уложили много кроатов и спасли жизнь уже не одного гусара. Почему-то разбойники все время старались не терять из виду чернокудрого офицера. Вдруг у Лейхтвейса кровь застыла в жилах. В нескольких шагах от себя он увидел графа Батьяни. Батьяни сидел на вороном коне и совсем близко подскакал к чернокудрому офицеру, крича ему еще издалека:

— Готовься к смерти, пруссак! Я, граф Сандор Батьяни, с удовольствием отправлю тебя на тот свет.

— Хвастун презренный, — ответил прусский офицер, приподнявшись на стременах и замахнувшись саблей. — Я Курт фон Редвиц, и сам черт мне не страшен!

Он пришпорил коня и устремился на своего противника. Но Батьяни отдернул своего коня в сторону, так что Редвиц промчался мимо и удар его пришелся по воздуху, тогда как Батьяни быстро сделал выпад саблей и направил ее в грудь офицера. Редвиц несомненно был бы сражен этим ударом, если бы его не спасло вмешательство его товарищей по оружию. Молодой гусар, постоянно не отстававший от чернокудрого офицера, вовремя увидел опасность, и в тот самый момент, когда сверкнула сабля Батьяни, бросился вперед. Сабля Батьяни пронзила ему грудь.

— Прощай, Курт фон Редвиц! — крикнул молодой гусар, тщетно пытаясь удержаться в седле. — Я смертельно ранен. Передай мой последний привет отцу. Скажи Андреасу Зонненкампу, что дочь его погибла на поле битвы.

Изо рта молодого гусара вырвалась струя крови, и он свалился с лошади.

Вдруг рядом с Лейхтвейсом раздался пронзительный, душераздирающий крик. Оглянувшись, Лейхтвейс увидел, что товарищ его, Бруно, как помешанный кинулся вперед к смертельно раненному молодому гусару.

— Гунда! Моя Гунда! — кричал он, снимая тяжелый кивер с головы молодого гусара. — Нет, это не ошибка. Это ты — ты, моя Гунда, из-за которой я сделался разбойником. Гунда! Ты не должна умереть!