— Да, вот это сила, — сказал он, когда лодка очутилась уже в бухте и все опасности остались позади. — Силища-то! — повторил он с явным удовольствием. — Нарочно не придумаешь!

Ворвавшись в бухту, туго переплетенные струи течения расходились веером. Я взял курс к мосткам, куда, завидев нас, уже бежали люди.

Геннадий Степанович греб с особым шиком, решив на виду у такого количества зрителей не посрамить команду нашей шлюпки.

Лодка подлетела к мосткам, и я ловко развернул ее в самый последний момент, не дав коснуться носом деревянной балки.

— А вы, я вижу, отчаянный народ, — сказал начальник радиомаяка, вынимая по этому случаю трубку изо рта.

Показав мундштуком на Двух Кошек, он добавил, покачивая головой:

— Мы никогда не плаваем через Чортовы ворота в отлив. Вы, можно сказать, побили рекорд. И, главное, назад — тем же ходом… Мы вам и кричали и махали…

Он с таким уважением поглядывал на нас, в его представлении — отчаянных смельчаков, что у меня не хватило духу сказать всю правду. Ведь, честно говоря, мы очутились в открытом море против нашей воли. Обратный же путь через Чортовы ворота был проделан, собственно, по инициативе Голубенцова. Это он направил лодку в проход и поставил нас с Геннадием Степановичем перед совершившимся фактом.

Зайдя за своими товарищами, чтобы позвать их обедать, я застал Смирнова за осмотром ружья (он собирался поохотиться, если погода позволит), а Голубенцова за письменным столом. С весьма сосредоточенным видом «юноша» заносил что-то в толстую тетрадь.

«Ну, так и есть, — подумал я, — поэму сочиняет. Вот чем, оказывается, вызывалось его странно-восторженное состояние там, в Чортовых воротах!»

За обедом Голубенцов был разговорчив вопреки своему обыкновению. Он рассказывал про приливы и отливы.

— На земном шаре, — сообщил он между прочим, — есть места, где приливная волна достигает 21 метра — это высота пятиэтажного дома. Правда, такие районы представляют исключение. Средняя величина приливной волны около двух метров. Но у нас есть места, на Кольском полуострове например, где высота прилива доходит до 8 метров, а в Охотском море, в некоторых бухтах — и до двенадцати. В устьях рек и узких бухтах прилив бывает особенно силен. Вот почему здесь, в бухте Капризной, разница в уровнях воды во время прилива и отлива так велика. Она, наверное, не меньше десяти метров.

Начальник метеостанции подтвердил это заключение. Он добавил при этом, что высота прилива меняется в течение года.

— Интересно бы иметь точные данные, — сказал Голубенцов. — Очень важно также знать глубину и площадь зеркала бухты и скорость течения воды в Чертовых воротах — в прилив и в отлив. Я пробовал прикинуть эту скорость примерно, конечно. И кое-что подсчитать, но, знаете, когда секунды считаешь наугад, а расстояние измеряешь на-глаз, точных результатов не получишь.

Мне стало неловко. Человек, которого я подозревал в малодушии, оказывается, в то время, как мы со Смирновым все силы и помыслы направляли на то, чтобы спасти лодку, то есть, в конечном счете, заботились о собственном спасении, вел научные наблюдения. Кто же в конце концов из нас троих проявил больше мужества?

Когда я поделился этими своими соображениями с товарищами, Голубенцов с удивлением посмотрел на меня. Мысли о мужестве и трусости ему, по-видимому, просто не приходили в голову, и сейчас он не сразу понял, о чем идет речь. Геннадий Степанович тоже, по всем данным, не склонен был придавать чересчур большое значение нашему приключению с лодкой. Кажется, его угнетала главным образом мысль о том, что он не справился с силой течения в бухте, хотя вычисления, произведенные Голубенцовым, полностью его оправдывали.

Выходило, что я один придавал собственному «героизму» слишком большую цену!

— Важно было бы, — сказал Голубенцов, — почаще измерять высоту прилива.

Он просил работников метеостанции сообщать результаты своих наблюдений над изменением уровня воды в бухте по адресу, который он им дал.

Погода тем временем все ухудшалась. И когда она стала совсем плохой, метеоролог объявил нам, чтобы мы готовились к отлету. Циклон, захвативший своим крылом бухту Капризную, проходил мимо.

Еще дули сильные порывы ветра, когда мы шагали к аэродрому, где, закрепленный тросами и мокрый от дождя, стоял наш самолет. Развернув тяжелую машину против ветра, пилот не без труда оторвал ее от разбухшего поля. Провожаемые приветственными взмахами рук зимовщиков Капризной, мы взлетели в воздух. В пути действительно была великолепная солнечная погода.

Через несколько часов я расстался со своими спутниками. Наши дальнейшие маршруты расходились.

С тех пор я раза два или три встречался с Геннадием Степановичем — большей частью случайно.

Однажды мой приятель Петр Иванович Коломейцев, страстный охотник, зазвал меня на соревнование в стрельбе по тарелочкам, в котором он участвовал.

Под открытым небом, на большой поляне в березовой роще, стояла машина, отдаленно напоминающая радиолу, заряжаемую сразу двумя дюжинами пластинок, и выбрасывала в воздух плоские, действительно похожие на тарелки мишени. Стрелок, стоявший на линии огня, должен был поразить мишень, прежде чем она упадет на землю.

Особое восхищение у зрителей вызвал какой-то охотник, который стрелял из двустволки по двум мишеням, выбрасываемым одновременно и разлетавшимся в разные стороны. Беря ружье навскидку, он поражал тарелки влет, разнося их зарядами дроби на кусочки.

Он повторил этот номер несколько раз, а подконец выстрелил по четырем мишеням, выпущенным пара за парой, ухитрившись перезарядить ружье, пока тарелки мелькали еще в воздухе. Дождь осколков посыпался на землю под бурные аплодисменты зрителей.

Охотник обернулся, и я узнал в нем Геннадия Степановича.

— Привет! — закричал он издали. И, подойдя, потряс мне руку. — Ну, что поделываете? А Голубенцова помните? Заболел Арктикой. Все по побережью разъезжает. Он там такие чудеса придумал…

Но в это время Геннадия Степановича позвали в судейскую коллегию, и я так и не узнал, что придумал Голубенцов.

Петр Иванович потащил меня на выставку собак, которую я, по его мнению, должен был обязательно осмотреть. Смирнова я в этот день больше не видел.

В другой раз я в составе одной комиссии участвовал в приемке новой электростанции. На моей обязанности лежала проверка правильности и разумности расходования финансовых средств. Новостройка была не нашего ведомства, и в составе комиссии оказались люди, большей частью мне незнакомые.

Подкомиссии закончили в основном свою работу. Ждали эксперта, какую-то знаменитость в области электротехники.

Распахнулись решетчатые ворота, и в парк, окружающий электростанцию, вкатила открытая легковая машина. В ней сидел широкоплечий мужчина в светлосером пальто. Он выпрыгнул из машины и стал быстро подниматься по плоским ступенькам. Тут только я понял, что светило в области электротехники с распространенной фамилией «Смирнов» и есть Геннадий Степанович.

Смирнов начал с осмотра станции. Он обходил помещение за помещением. Внимательно осматривал смонтированное оборудование и задавал множество вопросов.

— С методом Шагалова знакомы? — спросил он бригадира монтажников. И, получив утвердительный ответ, задал еще несколько вопросов. Чувствовалось, что Геннадий Степанович старается узнать, какие новшества ввели монтажники в этот метод.

В одном месте он захотел осмотреть заднюю сторону панелей, на которых были смонтированы приборы автоматики. Сняв пиджак (пальто он сбросил еще раньше), он не без труда втиснул свое полное тело в узкий проход между панелями и долго возился там, перебирая сильными пальцами провода, окрашенные в разные цвета. Вылез он оттуда, перемазанный чем-то коричневым, но, судя по улыбке, расцветшей на его лице, очень довольный.

— Молодцы! — сказал он, обращаясь к членам комиссии. — Знают дело!