Но только… Вот мама сегодня днем сказала: «Уедешь в какие-нибудь дальние края…» Конечно, уеду. И не раз. Только не навсегда. Я буду возвращаться.

Я знал, что мой город — самый хороший, несмотря на все чудеса и небоскребы в тысячах стран…

Ночью погремел еще один ливень. Я осторожно встал на подоконник, приоткрыл наверху узкую форточку. Я же не нарушал маминых запретов, просто сделал щель. Чтобы опять запахло дождем и тополями. Потом свалился на тахту и заснул…

Утром улица сверкала — отмытая такая и свежая. Мои кроссовки хлопали по лужицам на асфальте — брызги кусали за ноги, а солнечные зигзаги разлетались по кюветам с одуванчиками. Впереди меня шагала тощая темно-синяя тень.

Дежурные у входа не стали придираться и цапать за плечи. Наверно, потому что без формы оказался теперь не я один. То и дело проскакивали в школу пацаны в разноцветной одежке и с голыми ногами. И малышня, и такие, как я. В коридоре перед «математическим» кабинетом тусовался наш шестой «Б». И тоже кое-кто был без формы. Бабаклара, например, в пятнистых бриджах и рубахе с немыслимым узором.

Мама Рита оказалась здесь же, беседовала с молодым математиком Геннадием Валерьевичем.

— Здрасте, мам… Маргарита Дмитриевна. Здрасте, Геннадий Валерьич! А правда, что сейчас контрольная?

— Здрасте. А вы, юноша, не знали?

— Знал, но надеялся: вдруг вы передумаете?

— Увы, это не я, а гороно. Судьба неумолима, друг мой, — посочувствовал мне Валерьич. И опять повернулся к маме Рите: — Какие они сегодня у вас разноцветные…

— Да… Вчера я необдуманно выпустила джинна из бутылки.

— Нормальных детей выпустили. А то похожи на официантов из «Метропля»…

— Но ведь форма дисциплинирует!

— Боже мой, какой ду… душевно тупой теоретик пустил в обиход эту фразу! Каждому свое! Солдаты должны выглядеть, как солдаты, милиция, как милиция, а дети, как дети… Ох, как мы в наше время ненавидели синюю робу с оловянными пуговицами и клеенчатыми нашлепками на рукавах!..

«Хороший мужик, — подумал я. — Но если не решу уравнения, двойку все равно вклепает. Он, как и мы, жертва системы…»

А Чибиса не было. Ни в коридоре, ни в кабинете. Лишь перед самым звонком он появился в дверях. С бинтом на щиколотке. Я — к нему.

— Что с тобой?

Он чуть прихрамывал.

— Симулировал растяжение связок. А то тетя Ага бдительно следит, чтобы я выполнял весь комплекс утренних упражнений. Обрыдло…

— Тяжкая у тебя жизнь…

— Да не-е! Вполне нормальная… Книжку принес?

Я вытащил из рюкзака сочинение Мичио Накамуры. Моя постоянная соседка Лелька Ермакова понимающе сказала:

— Садитесь вместе, если у вас какие-то дела. Я пересяду к Светлане Баковой, она одна…

— Хитрая! А у кого я спишу контрольную?

Я не однажды сдувал у Лельки математику, потому что был туп в расчетах и формулах, как «перезрелый кочан».

Белобрысая добродушная Лелька покачала зелеными сережками:

— Про параллельные миры читаешь, а простые правила по математике не можешь выучить.

— Ну и что? Великий Эйнштейн придумал теорию относительности, а простых формул тоже не помнил. Говорил, что на то есть справочники!

— Ты разве уже Эйнштейн?

— А ты не знала?!

Контрольная оказалась нетрудная. В задачке по определению вероятности я разобрался сам, а кое-что специально для меня решила Лелька (вообще-то у нее был другой вариант). Короче говоря, обошлось.

День — субботний, поэтому четвертым и пятым уроками была физкультура. На школьном дворе. Бег на шестьдесят метров и прыжки в длину. Чибис, покачивая ногой, объяснил про растяжение и уселся в сторонке, верхом на гимнастическом бревне. Галина Антоновна посмотрела на него и решила:

— Тогда гуляй домой. Не разлагай своим праздным видом коллектив.

Я заикнулся было про больное горло, чтобы тоже «гулять», но Галина Антоновна сказала:

— Великий Станиславский в таких случаях кричал: «Не верю!» У тебя, Ермилкин, актерского мастерства — ни на грош.

Чибис помахал мне рукой и удалился, сдержанно прихрамывая. Он-то Станиславскому, наверно, понравился бы. А мне пришлось бегать и прыгать. Но все кончается. Через час, отпущенные «так и быть, пораньше», мы похватали с травы рюкзаки и — по домам.

У Лельки был большущий рюкзак, с чем-то тяжелым.

— Что там у тебя?

— Два электрических утюга, наш и соседкин. Я их на большой перемене забрала из мастерской, тут рядом…

— Давай, — сказал я.

Раньше я никогда не провожал Лельку и вообще не ходил из школы с девчонками. Не ради какого-то принципа, а просто не случалось. Но сейчас я был благодарен Лельке за контрольную.

— Возьми, — согласилась она. — А твой давай мне…

— Управлюсь с двумя.

Да, груз оказался ой-ей-ей, но не отказываться же теперь!

Лелька жила недалеко, но в том квартале, где я бывал редко. За логом, в районе Большое Городище, на улице Энгельса. Мы пошли через мост на Камышинской. Я шевелил плечами под лямками и один раз невольно покряхтел.

— Тяжело?

— Ни капельки…

— Станиславский закричал бы: «Не верю!..»

— Пусть он это своей жене кричит!

— Но он же давно умер!

— Тем более…

Скоро мы пришли к деревянным воротам с калиткой.

— Может, зайдешь? Хочешь чаю?

— Спасибо. Не хочу… — Я уронил в молодую сурепку рюкзак с утюгами, сделал «под козырек» (хотя козырька не было) и облегченно зашагал обратно. Хотелось оглянуться, но я почему-то стеснялся. Впереди, по бугристому асфальту с проросшими подорожниками, опять шагала моя тень — теперь съеженная, короткая. К подошвам липла тополиная кожура.

Я снова вышел на мост. Подскочил, лег животом на чугунные перила. Внизу, в загустевшей зелени, урчала почти невидимая речка Туренка (или иногда говорили «Тюменка»). Валялся в кустах ржавый кузов какой-то допотопной легковушки. Я вспомнил про «Мазду» (правый руль…), но прогнал боязливость.

За спиной проскакивали машины, в том числе и грузовые. Мост потряхивало. А потом кто-то тряхнул и меня. Толкнул, вернее. Легонько так, вежливо, под локоть.