— А я не умею, — забавно вздохнул Костик. — То есть умею, но не бумажных и тряпичных, а только жестяных…

— Да, у Железкина есть собственный персонаж, подтвердил Серый. — Петух Ерофей из консервных крышек. Пришлось придумывать для него специальную роль…

— А можно посмотреть кукол? — спросил Чибис.

Ребята вытащили из-под недостроенной сцены картонный ящик. В нем обитало многочисленное кукольное население. Кудлатые мальчишки и девчонки с ногами и руками из тростинок, с волосами из пакли. Картонные бабки и дедки в одежке из ситцевых тряпиц. Встрепанные курицы из лучинок и пуха. Тощий рыже-полосатый кот из обрывков шерсти. Бумажные поросята и волк, петрушки, баба-яга и колдун в звездном колпаке и еще много всяких персонажей.

Костик повел над ящиком ладонью, и, растолкав бумажно-тряпичное собрание, наверх выбрался золотистый жестяной петух задиристого вида. Ростом с воробья. Он вскочил на кромку ящика, растопырил звякнувшие крылья и разразился пронзительным металлическим кукареканьем.

То есть это Костик закукарекал! Но так неожиданно, что показалось, будто кричит дребезжащий задира.

Все расхохотались.

Потом Рина объяснила:

— Куклы будут выступать внизу, прямо среди зрителей. А кукловоды будут командовать ими сверху, вон с тех балконов. Когда куклы и зрители вместе, получится, что все участвуют в представлении. Так ведь веселее, верно?

Я подумал, что и правда — так веселее. Но спросил:

— А тогда зачем сцена?

— Ну… она тоже может пригодиться, — отозвался Серый. — Хотя бы для того, чтобы писать в афишах: «Сегодня на сцене Пуппельхауса премьера…»

Все опять посмеялись, а Рина вдруг слегка огорчилась:

— Но у этого «пуппельного хауса» непонятный характер. Он не терпит, когда в нем начинаешь наводить порядок. Ему надо, чтобы все вот так было раскидано, расставлено по-бестолковому, и чтобы доски валялись у стен.

— Да, в такой обстановке он создает настроение, — подтвердил «прораб» Яков. — А без настроения куклы слушаются плохо,

— Ну и пусть будет беспорядок, — рассудил Чибис. — В нем, наверно, этот… творческий антураж. Для театрального вдохновения.

— Мы так и решили: пусть, — сказал Костик по прозвищу Железкин. — Вот доколотим сцену, а остальное пусть будет… как на чердаке у бабы-яги. Меньше работы…

— А зрители пусть сидят на кривых табуретках и чурбаках, — добавил Серый. — Скоро все привыкнут и решат, что в этом особый кайф…

— Главное, чтобы куклы не спотыкались, — заметил Костик.

Я спросил:

— А когда первый спектакль?

Рина затуманилась:

— Не раньше августа. Надо музыку сочинить и записать на диски. Роли выучить, репетиции провести… А еще ведь куча других дел. Шлюпку нужно починить, чтобы спустить в этом году…

— Дядя Миша парус раздобыл у каких-то знакомых, — сообщил Яков. — Почти целый, только с одной дырой…

— Надо сходить, посмотреть, — решил Серый и поддернул трусы (похоже на Шарнирчика). — Пошли все вместе!

— Идите втроем, — сказала Рина. — Зачем такой толпой…

Чибис понятливо посмотрел на меня. Попросил:

— Можно, я тоже схожу? Никогда не видел настоящего паруса…

Конечно, все сказали, что можно.

Все, кроме Рины и меня, ушли из Пуппельхауса. Мы сели на лавку недалеко от распахнутых дверей.

— Ну вот… — сказала Рина, будто мы встретились только сию минуту. Положила поцарапанные пальцы себе на колени и стала смотреть перед собой. Волосы ее золотились на виске. На оправе очков горела искра.

— Да… — сказал я.

— Что «да»? — спросила она.

— Что «ну вот», — сказал я. — То есть что все-таки встретились. И…

— Что?

— Ну… будто «Андромеда» была только вчера… А на самом деле прошел год.

— Десять месяцев, — сказала она.

— Какая разница, — сказал я. Потому что надо ведь было что-то сказать. Потом я добавил:

— Конечно, я дурак и лентяй. Нужно было искать изо всех сил, а я так… через пень-колоду. Потому что…

— Почему?

— Ну… я думал… может, ты уже и не помнишь про меня. Может, думаешь…

— Что?

— Ну… — бормотнул я. — «Может, мальчика-то и не было»…

— Дурень… — сказала она.

— Ага, — согласился я.

— А ты…

— Что?

— Наверно, думал: «Может, никакой девочки не было…»

— Нет… я так не думал. Я…

— Ну, чего «я»? Говори, раз начал…

— Я… даже стихи про тебя однажды сочинил…

— Правда?!

Я не решался взглянуть на Рину, но почувствовал, что он заулыбалась.

— Прочитай…

— Да ну… Они неуклюжие.

Я бессовестно врал. Стихи я сочинил не «однажды», а только что. То есть они сложились сами собой, и я удивился, потому что сроду не занимался стихотворчеством (только вот так же появились однажды строчки для вальса).

— Все равно прочитай.

— Ты разозлишься…

— Ни капельки!

— Но они же… ни складу, ни ладу…

— Клим! — строго сказала она, будто малышу в песочнице. — Раз начал, говори до конца…

— Ну… только отодвинься.

Она сначала чуточку отодвинулась, потом спросила:

— А зачем?

— Чтобы не вспыхнуть от меня… Я сейчас буду сгорать от стыда… — Это я говорил с дурашливостью, а под ней прятал настоящий великий стыд. Но сильнее стыда было желание — прочитать. И пусть потом обхихикает или поколотит… Я зажмурился и предупредил:

— Это вроде считалки…

— Говори.

Я зажмурился сильнее и выговорил: