Некоторое время я просто смотрела в окно. Какой-то черный мотоциклист следовал за нами, временами обгоняя и словно бы пытаясь заглянуть сквозь стекла «Мерседеса». Я подумала, что он очень походит на того убийцу возле клуба, и тут же забыла о нем. В машине тихо играла магнитола, обычно разговорчивый Степан, личный шофер Графа, молчал. Степану было, наверное, лет тридцать, но он относился к тому типу мужчин, которые до старости остаются мальчишками: веселыми, легкомысленными и, наверное, необидчивыми.

За окнами продолжал накрапывать дождь, дворники неутомимо вылизывали стекло, мой затянувшийся рабочий день кончался, все было нормально. Только в голове моей творилось черт знает что. Меня бросало в дрожь, когда я вспоминала распаленного Варана, и тогда я думала, что сегодня была в клубе последний раз. Но тут же я видела перед собой бархатные глаза Графа, ощущала крепкое и ласковое пожатие его руки, и сразу все неприятное, что случилось сегодня, бледнело и растворялось в воздухе, подобно сигаретному дыму, которым я в избытке надышалась на этом бардачно-банном приеме. Но потом вновь в моем воображении возникал Варан, по-звериному ловко подкрадывающийся ко мне.

— Степан! — обратилась я к шоферу. — Ты случайно не знаешь что-нибудь об Артеме Матвеевиче?

— О Варане? — мигом оживился Степан. — Да я все о нем знаю. Мы как-то с ним столкнулись во Владимирском централе, так что мне все о нем известно. Да и ребята рассказали.

— Во Владимирском централе? — удивилась я и брякнула: — Так вы тоже вор в законе?

Я тут же испугалась, но мой вопрос неожиданно вызвал шумный смех.

— Что ты, Светочка! Я простой баклан, а Варан — законник! Это все равно что сравнивать генерала КГБ и простого сержанта.

— А баклан?..

— Это кто больше руками машет, вместо того, чтобы головой подумать. Подрался — и загремел на два года. Во Владимирском централе я всего месяца три парился, зато Варана повстречал, он меня Юрию Андреевичу и порекомендовал.

— Так ты, как это говорится? — человек Варана?

— Вот уже нет. Варан просто помог. Если он попросит, я ему помогу. А так — ничьим быть не хочу, хватит. Так ты о Варане хотела услышать? Тогда слушай.

Артем Варанов родился на Украине, в шахтерском городе Макеевка. После окончания восьмого класса Артем как-то вечером по глупости или удали залез в продуктовый ларек, но был замечен проезжавшим патрулем милиции, который и препроводил его в КПЗ, а потом — в воспитательно-трудовую колонию. Следующий срок он получил уже за драку. Его обидчик выжил, но остался инвалидом. Артема за это суд наградил семью годами строгого режима.

Строгий режим — это не воспитательно-трудовая колония. Здесь и жизнь посерьезнее, и учителя поумнее. Артем хватал все на лету, дважды повторять не было нужды. И вскоре его авторитет среди зэков стал расти, укрепляться, и в конце концов, уже на третьей ходке, был коронован вором в законе.

Происходило это в знаменитом Владимирском централе — кузнице воровской элиты. Сюда обычно попадали лагерные бунтари, политические, проворовавшиеся партработники, разжалованные чекисты. Здесь Артем Варанов был коронован высшим блатным титулом и познакомился с известными московскими ворами, которые и пригласили его приехать в столицу. По освобождении Варан действительно приехал в Москву, огляделся, а вскоре вновь сел.

На этот раз его этапировали в Волоколамскую тюрьму. О его пребывании здесь ходили легенды. Жил он припеваючи, гораздо лучше, чем сотрудники тюрьмы — добровольные заключенные, живущие на мизерную зарплату. В его камере стоял цветной телевизор, а свежую прессу приносили с утра. Сидя за тюремными стенами, Варан сумел наладить регулярное пополнение местного общака — кассы взаимопомощи для всех осужденных, в его распоряжении ежедневно было любое количество импортных вин, джинов и коньяков. Раз в месяц для него в городской сауне накрывали стол и привозили местных барышень. В застолье принимали участие не только администрация тюрьмы, но и некоторые должностные лица города.

В это время люди Варана начали усиливать контроль за торговлей в некоторых районах Москвы и Подмосковья. В своей камере Варан знакомился с новейшими событиями в уголовном мире столицы. Он не боялся рисковать, предпринимая те или иные ходы для укрепления своих позиций за пределами тюремных стен.

Выйдя из заключения, Варан организовывает ряд легальных предприятий. В арендованном здании бывшего ПТУ подмосковной Балашихи он установил швейное оборудование и начал выпускать верхнюю одежду. Используя свои связи, он получил заказ на пошив школьной формы. Это производство имело огромный коммерческий успех и дало толчок к изменению его мировоззрения. Варан, научившись сам зарабатывать деньги, стал отходить от воровского аскетизма. Он понял, что власть, которую дают деньги, не многим отличается от власти, которую приносит авторитет законника. Однако деньги обеспечивают не в пример более приятную жизнь на свободе, чем та, которая ждет вора в законе за решеткой.

Дальше были деревообрабатывающие и мебельные фабрики, были закупки контрольных пакетов акций крупных промышленных предприятий. Не забывал Варан и рэкет. Под его началом было до ста «штыков», готовых выполнить любое его приказание. Очень скоро его «быки» перестали заниматься грабежами, аферами и разбоем. Варан направлял их присматривать за игорным делом, ресторанами и автомастерскими. Вскоре контрольный пакет акций многих этих предприятий перешел к нему. Последние годы Варан остепенился окончательно, помог некоторым своим старым друзьям стать депутатами Госдумы, что обеспечило его тылы, то есть обезопасило от внимания правоохранительных структур.

— Ну и дура же ты, мать! — не сдержавшись, в сердцах сказала Таня, когда я на следующий день рассказала ей обо всем, что со мной приключилось накануне. — Зачем тебе это надо? Ты же прямиком в мышеловку лезешь. Сыр, видите ли, учуяла.

Я была с ней согласна. Только я не рассказала ей, не захотела рассказать о выражении его глаз, с которым, защищая от Варана, на меня смотрел Граф, не захотела и не смогла рассказать о тепле его руки, которое еще хранила моя ладонь. А это было достаточно весомым для меня.

Впрочем не будь Графа, меня все равно бы тянуло в этот ночной мир. Мне хотелось узнать его еще лучше, и я верила, что сумею выйти победителем из нашей уже начавшейся схватки.

— Ты, мать, не понимаешь, что этот мир затягивает, — с жаром продолжала моя подруга. — Люди там не совсем такие, как я, ты, наше окружение. Они — представители дна, их мировоззрение — родоплеменное, поэтому все, кто не относятся к их миру, — просто не люди. Этих посторонних можно убить, изнасиловать, живьем закопать, сжечь. Для того чтобы выжить, все эти твои образцы выжгли в себе то, что вложила в человека мировая цивилизация: гуманизм и понимание того, что Бог живет в каждом человеке, что каждый человек — это ты сам, но в другом обличье. Я имею в виду твоего Варана и иже с ним.

— Если бы ты видела, — вдруг вырвалось у меня, — как Граф на меня смотрел!

Я спохватилась, увидев, как изменилось ее лицо.

— Я все понимаю, — поспешила заверить я, — понимаю и согласна с тобой на все сто. Но и ты пойми: когда я стану для них совсем своей, на меня их законы тоже будут распространяться. А значит, я буду для них уже человеком. Что и требовалось доказать.

Я засмеялась. А Танька покачала головой:

— Эх ты, дурочка! За все надо платить. Своей-то ты, может быть, для них и станешь. Может, они и будут видеть в тебе человека, но ты тоже одновременно будешь смотреть на мир и их глазами. Чуть-чуть, но все же. Когда-нибудь ты сможешь оправдать то, что раньше не могла, сделать то, о чем раньше не могла бы и подумать. Вот так твое окружение и меняет тебя. Бытие определяет сознание, а не наоборот, моя рискованная подруга.

— Вечно ты все усложняешь, — сказала я, вновь вспоминая Графа. — Все это философия, а мне надо жить.