С толстым ублюдком Самохиным я познакомилась на четвертый день после того, как Антон на полгода улетел в Таиланд; а Барханов изгнал меня в бессрочный отпуск. Сказав на прощание: «Отдыхай», и по-братски ткнувшись губами мне в лоб. Я тогда тихо порадовалась: «Ура-ура! Теперь я свободная пташка. Отправлюсь в круиз по Европе. Перечитаю Бенчли и Шелдона. На пару месяцев заведу любовника — до тех пор, пока не станет заметен животик». Ведь я уже на третьей неделе беременности. В этом-то и причина того, что мой босс поспешил от меня избавиться.

И я с головой погрузилась в пучину безделья.

И уныния…

И легкой депрессии… С безнадежной тоской взирая на притаившийся на полу телефон, который, похоже, забыл, что умеет звонить. С каждым мгновением все более убеждаясь в том, что поблизости нет ни единого человека, которому я бы сейчас оказалась нужна. Антон в Таиланде, и пробудет там до декабря, отец снова свел дружбу с бутылкой, а Барханов погряз в делах и делишках Организации. Я одна. Вернее — наедине с меланхолией, унынием, безысходностью. И т. д., и т. п…

Уже на второй день я раздумала ехать в круиз. На третий отбросила в сторону Мельницы богов и решила, что обойдусь без любовника. А на четвертый бандитка-судьба решила добить меня окончательно и устроила мне знакомство с Самохиным.

Он ворвался в мою жизнь из темноты и густого непроглядного снегопада, эффектно крутанул полосатым жезлом, в который была вставлена лампочка, и я, законопослушная дура, при виде блестящей ментовской формы аккуратно выжала тормоз, заботясь о том, чтобы машина не пошла юзом на скользкой дороге.

Лучше бы плюнула и проехала мимо. Но откуда же я тогда могла знать, что порой именно так, буднично и незаметно, начинаются крупные неприятности?

Весь тот день моросил мелкий дождик, а под вечер, несмотря на конец апреля, подморозило, и из низких свинцовых туч повалил густой снег. Шоссе в мгновение ока обросло махровой слякотью и превратилось в каток, а мой «мерседес» был вынужден ехать со скоростью иноходца, с трудом нащупывая летней резиной ускользающую из-под колес дорогу.

Я возвращалась из Питера, где пыталась отвлечься от одиночества и убить время, бесцельно шатаясь по магазинам. В результате, время пролетело, действительно, незаметно, а в багажнике «мерседеса» лежали купленные сегодня четыре кассеты с культовыми ужастиками, флакончик духов от «Армани» и бройлерный цыпленок от Синявинской птицефабрики.

Сворачивая с Пулковского шоссе в сторону Пушкина, я бросила взгляд на часы — ровно одиннадцать — и с грустью прикинула, что доползу до гаража по такой дороге за двадцать минут. Десять минут буду возиться с воротами и ставить машину. А потом еще предстоит пешеходный маршрут домой через пустырь и дворы. В результате, цыпленок отправится в микроволновку не раньше полуночи.

Или сегодня оставить машину возле подъезда?..

В узком секторе света «мерседесовских» галогенок возникла «Волга», не удержавшаяся на скользкой дороге и уткнувшаяся носом в кювет. На обочине напротив «Волги» — два человеческих силуэта, при этом один из них так и сверкает полосками люминесцентной краски. И в руке у него милицейский жезл, подсвеченный изнутри электрической лампочкой.

Жезл лихо описал несколько быстрых кругов и уставился поперек дороги, приказывая остановиться. И я, законопослушная дура, выжала тормоз, опустила стекло и начала ковыряться в сумочке, пытаясь найти документы.

— О, девушка! — В окне, словно в рамке, нарисовалась сытая красная рожа. — Еще и одна. А я-то думал, что в такую погоду не сидят дома лишь сумасшедшие мужики. Ты в Пушкин?

Я молча кивнула.

— Подбросишь?

Я опять кивнула, и обладатель волшебной ментовской палочки, радостно хрюкнув, распахнул заднюю дверцу и протиснулся в «мерседес».

— Поехали, — распорядился он, и я с неприязнью отметила, что от него несет чесноком и сивухой.

— А второй? Он что, остается? — Я отпустила сцепление, и машина, буксуя, начала с трудом набирать ход.

— А второй остается. — Мой попутчик удобно развалился на заднем сиденье, и все панорамное зеркало заполнило изображение его довольной физиономии. — Чайник. Пусть ездить научится. — Он скрипуче хихикнул.

— Что случилось-то? Ничего страшного?

— Ничего. Соскользнул с дороги, съехал в канаву. Теперь надо дергать. А кто на таком гололеде?.. — Не закончив фразы, гаишник безнадежно махнул рукой, похлопал себя по карманам и воткнул в рот сигарету. — Вот ты молодец. Аккуратная. Но и лайба у тебя тоже, конечно… Спонсор небось подарил? — Мой попутчик наклонился вперед и обдал меня чесночно-водочным духом. — Или папаша? Или муж?

— Это машина мужа, — сухо проинформировала я. — Бывшая машина. Бывшего мужа. Он умер полгода назад.

— Так ты вдова? — Гаишник взволнованно заерзал на сиденье. Как же он был мне противен! — А я разведенный. — Он снова мерзко хихикнул. — Вот такие дела. Давай знакомиться, что ли.

Знакомиться я не имела никакого желания. Но все-таки назвала себя:

— Марина.

— А я Николай. — Он протянул мне короткопалую лапу, но я сделала вид, что ее не заметила…

За десять минут, пока мы еле-еле ползли до Пушкина, Николай обрушил на меня мощный поток красноречивого хвастовства. Оказывается, он был самым незаменимым ментом из всех ментов вообще, и из гибэдэдэшников (он именно так и сказал — гибэдэдэшников, — ухитрившись при этом не свернуть язык) в частности. Панацея от любых дорожно-транспортных неприятностей, тропинка вокруг обязательных техосмотров и таможенных пошлин на ввозимые из-за бугра машины — это все он, Самохин Николай Анатольевич, столп продажной российской милиции, перед которым ходят на цирлах все бандюганы и новые русские.

— …Так что, если чего, — дыхнул он на меня перегаром, — звони, не стесняйся. — И сунул мне дешевенькую визитку.

Я въехала в Пушкин, затормозила у автобусной остановки и обернулась к своему пассажиру, давая понять, что наше совместное путешествие подошло к концу. Но Самохин совсем не спешил вылезать из машины.

— Может, поедем ко мне, — вместо этого предложил он. Наивно надеясь на что-то! Похоже, что он сегодня влил в себя немало спиртного. — Выпьем вина, послушаем музыку.

Нет, ну как же этот ментяра был мне противен!

— Приехали, — отрезала я.

— …Или к тебе? — Он меня даже не слышал. — Скажи, княжна Мэри, ты после смерти супруга живешь одна? Тебя дома никто не ждет?

— Никто, — зачем-то не соврала я. И еще раз повторила: — При-е-ха-ли! — Четко и доходчиво, так что делать вид, что меня не поняли, было бессмысленно.

Но упертый гаишник расслышал лишь то, что хотел расслышать.

— Видишь, никто, — обрадовался он. — И меня никто. Давай, скрасим друг другу одиночество. Посидим, поболтаем. Узнаешь меня получше… Марина?

«Если узнаю получше, меня стошнит», — подумала я и в третий раз сказала:

— Приехали.

Николай сокрушенно вздохнул и открыл дверцу.

— Не люблю быть навязчивым, — соврал он. — Поэтому подчиняюсь. Но, княжна Мэри, я очень надеюсь, что наше знакомство на этом не прекратится. Можно, я тебе позвоню?

Я ответила:

— Можно, — и в душе улыбнулась тому, что нетрезвый Самохин, должно быть, вообразил, что я дала ему номер своего телефона. Блаженны верующие. — Звоните.

— Есть, — четко ответил гаишник и наконец вытряхнулся вон из машины. Чуть не забыв на сиденье свою волшебную палочку. И оставив на память аромат чеснока и сивухи.

— Мразь… — прошипела я и, опустив до упора стекло, выжала газ.