Бедная Гильди, испуганная мчавшейся за нею стаей голодных собак, отчаянно ржала и бросалась то в одну, то в другую сторону, стараясь увернуться от своих преследователей. Казалось, точно она, чувствуя себя погибающей, звала на помощь своего господина, — по крайней мере так казалось Питу.

— Будь покойна, моя бедняжка! — крикнул и он в свою очередь, будто лошадь могла понять его. — Я постараюсь спасти тебя!

За Гильди гналась целая сотня собак, остервеневших от голода, со страшно горящими глазами и оскаленными зубами. Куда ни бросалась лошадь, везде она встречала группу преследующих ее врагов.

Преследуемое, быть может, в течение уже нескольких часов, несчастное животное совершенно выбилось из сил и едва держалось на ногах.

Первым движением молодого человека было — бежать на помощь Гильди, но потом он сообразил, что это значило бы только погибнуть самому, не принеся ни малейшей пользы лошади. Ему пришел в голову лучший способ. Держа наготове роер, он как-то особенно свистнул. На этот хорошо знакомый ей свист Гильди ответила радостным ржанием и примчалась к нему, дрожа с головы до ног и вся покрытая пеною. Очутившись около своего господина, она сразу как будто ободрилась.

Дикая стая бросилась за нею.

Пит сошел с муравейника, на который было забрался. Он понял, что оставаться на нем было небезопасно. Собаки могли стащить его оттуда.

Ему приходило в голову и то соображение, не сесть ли на лошадь и не ускакать ли на ней. Но Гильди, очевидно, была так измучена, что не могла более бежать.

Следовательно, нужно было предпринять что-нибудь другое. Молодой боер не растерялся. Он выстрелил в стаю. Блеснувший огонь и непривычный звук произвели сильное смятение между собаками. Пока они раздумывали — продолжать ли нападение или бежать, Пит успел снова зарядить ружье и выстрелить еще раз.

Но, казалось, собаки решились сделать новую попытку овладеть и лошадью и человеком, который вдруг явился откуда-то перед их алчными глазами.

Заметив, что собак пугал более всего огонь, а не гром выстрелов и не страх быть убитыми, — на убитых они не обращали внимания, — Пит поджег траву, служившую ему постелью.

Огромное пламя почти мгновенно поднялось кверху. Желая увеличить площадь огня, молодой боер раскидывал горящую траву стволом ружья, отчего посыпался во все стороны целый дождь искр.

Собаки, вероятно, вообразили, что начался луговой пожар, который они не раз видели, и с воем бросились бежать.

Битва была выиграна.

Пит радостно крикнул «ура» и от души поцеловал прямо в морду свою любимицу Гильди, вернувшуюся к нему таким необычным образом.

Радость, которую испытывал молодой охотник по случаю неожиданного возвращения лошади, трудно передать. Во-первых, Пит любил Гильди, как каждый хороший хозяин любит свою лошадь, особенно, если она оказала ему много услуг, делила с ним труды и опасности и вообще отличалась верностью и преданностью. Во-вторых, Гильди была лошадь породистая, красивая, быстрая и легкая в ходу, делавшая честь своему всаднику. Поэтому вполне понятно, в каком был восторге Пит, когда убедился в спасении своей Гильди, которую он уже оплакивал, считая ее погибшей. Кроме того, возвращение лошади успокаивало и его самолюбие.

Кто бы поверил в лагере его рассказу, если бы он пришел туда пешком, без лошади? Неловкому всаднику, лишившемуся лошади, вообще редко верят. Во всяком случае он должен был сильно упасть во мнении всех, знавших его. Несчастливые охотники всегда подозреваются во лжи и подвергаются насмешкам, хотя бы и доказали свои неудачи стечением неблагоприятных обстоятельств.

Молодой ван Дорн особенно боялся уронить свое достоинство в глазах Клааса Ринвальда, отца Катринки.

Пит считал тайную симпатию к этой прекрасной девушке вполне сохраненной. Он открыл ее только своей матери, а сдержанная и серьезная госпожа ван Дорн всегда находила, что тайна другого — неприкосновенная святыня. Она вполне одобряла выбор сына и только убеждала его не спешить с выражением своего чувства Катринке, пока сам Пит не уверится в его прочности. К тому же и господин Ринвальд мог не доверять молодости Пита. Поэтому госпожа ван Дорн взяла с сына слово, что он, по крайней мере во все время путешествия, ничем не выдаст своей тайны.

— Да, я понимаю это, — отвечал Пит на советы матери. — Я всеми силами постараюсь убедить Клааса Ринвальда в том, что я уже не ребенок и на меня можно положиться. Он увидит, что я буду достоин его дочери.

И действительно, до этой злополучной охоты Пит ничем особенным не обнаруживал привязанности к дочери Ринвальда, исключая разве мелочных услуг. Но что было бы теперь, если бы он, став сначала причиною тревоги всего каравана, потом вдруг превратился в жалкое подобие рыцаря печального образа? Наверное, он тогда вынужден был бы уступить первенство Андрэ Блому, которого до сих пор во всем превосходил в глазах Катринки.

По свойственной ему скромности. Пит воображал, что с этого злополучного дня Катринка обязательно будет сравнивать его с Андрэ в пользу последнего. В таком случае Пит, как это ни было ему больно, даже решился молча уступить дорогу своему сопернику.

Но с той минуты, когда нашлась лошадь, дело принимало другой вид. Теперь он мог возвратиться в лагерь победителем. Все необходимое для спасения его репутации было налицо — и лошадь, и ружье, и даже хвост буйвола, служивший неопровержимым доказательством победы над страшным животным. Конечно, он не скроет ничего из своих приключений, даже падения с лошади. Падение это нисколько не повредит его репутации хорошего наездника. Какой же всадник может удержаться на лошади, когда она неожиданно упадет на передние ноги?

Да, вместо насмешек им будут теперь восхищаться. Его станут поздравлять с совершением настоящего подвига. Все захотят услышать его рассказ. Он даже начал уже придумывать, как бы поинтереснее и поярче этот рассказ составить, так чтобы у слушателей захватывало дух.

Понятно, что, находясь в таком возбужденном состоянии, Пит не мог спать. К тому же и лошадь требовала его немедленных забот. Необходимо было осмотреть, не ранена ли она, обтереть и накормить ее. Для той и другой цели он нарезал еще травы.

Почищенная и накормленная Гильди, в порыве благодарности к хозяину за его заботы, терлась мордою об его плечо и тихо ржала.

— Ну, хорошо, хорошо, я понимаю, чего ты хочешь, — говорил Пит, ласково поглаживая ее рукою. — Теперь ты сыта, но хотела бы пить… Вот если б ты могла рассуждать и понимать мои слова, то я посоветовал бы тебе брать пример с меня. Я уже давно, с самого полудня, ничего не ел и не пил… Я с удовольствием отправился бы теперь с тобою «домой», тем более, что здесь и воды нет, но боюсь, как бы снова не заблудиться… Видишь, какие густые облака заволакивают луну. В двух шагах ничего не различишь. Долго терпели, потерпим и еще немного, моя добрая лошадка!

Действительно, луна совершенно скрылась, и наступил полнейший мрак. Вскоре засверкали во всех местах молнии, и вдруг разразилась буря, настоящая тропическая буря, отличающаяся особенною силою и стремительностью. Страшные удары грома следовали почти беспрерывно один за другим. Немного спустя полился сильный дождь.

Но молодой охотник отнесся совершенно спокойно к этой новой неожиданности и даже обрадовался дождю, лившемуся потоком.

«Вот я только что жалел об отсутствии воды для Гильди, — подумал он, отряхиваясь как мокрый пудель, — действительно, не было ни капли, а теперь ее вдруг появилось столько, что можно бы напоить тысячи лошадей».

Когда, наконец, буря и дождь прекратились, на Пите не было ни одной сухой нитки. Но это не особенно тревожило его. У него была другая, более важная забота: он боялся, что дождем размыло следы, по которым он надеялся добраться до лагеря. В таком случае положение его снова должно было ухудшиться. С нетерпением ожидая восхода солнца, молодой человек предавался самым мрачным мыслям.