Я нервно и яростно мастурбировал, но справиться с заупрямившимся органом не мог. Внезапно я заметил, что Огненная Искорка лежит совершенно неподвижно, и решил, что она задохнулась.

Я приподнял простыню. Девушка беззвучно плакала.

Чтобы спасти ситуацию, я разрезал руку кинжалом и намочил своей кровью полоску белого шелка, которую должна была окрасить кровь девственницы. Незадолго до рассвета я помог девушке напудрить лицо, отдал ей окровавленную повязку, и она ушла.

После уроков Хун возвращается со мной к нам домой. Мы ужинаем с моими родителями, а потом закрываемся у меня в комнате, чтобы сыграть партию в шахматы.

– Я скоро выйду замуж, – объявляет она, передвигая своего слона.

– Надо же, какая хорошая новость, – отвечаю я, уверенная, что подруга шутит. – Кто твой избранник? Я его знаю?

Она не отвечает.

Я поднимаю голову.

Хун держит пешку в пальцах правой руки, а левую ладонь прижимает к щеке. Лампа освещает ее лицо, и я вижу стекающие к носу ручейки слез.

Я поражена и умоляю ее объясниться. Она разражается рыданиями.

Я смотрю на Хун, и у меня щемит сердце. С момента знакомства с Минем и Цзином дружба с ней утратила для меня свою важность. Балы меня больше не интересуют, и я отказываюсь от всех ее приглашений. Когда мы возвращаемся домой после школы, я едва слушаю ее болтовню.

– Я помолвлена.

– С кем?

Она долго молча смотрит на меня.

– С младшим сыном мэра нашего городка.

Я начинаю хохотать.

– Да откуда он взялся, этот тип? Ты никогда мне о нем не рассказывала. Почему скрывала его? Он что, твой любовник? Детьми вы играли в лошадки. Потом снова встретились в городе? Где он учится? Он хорош собой? Надеюсь, вы останетесь жить здесь. Ну же, Хун, я не понимаю, почему ты плачешь. В чем дело?

– Я никогда его не видела. Отец и мачеха все решили за меня. Я должна вернуться в деревню в конце июля.

– Только не говори, что тебе навязывают брак с человеком, которого ты даже не знаешь!

Хун рыдает все горше.

– Но это немыслимо! Как ты можешь соглашаться на подобную нелепицу? Времена изменились. Сегодня девушки больше не обязаны подчиняться родителям душой и телом.

– Мой отец написал мне… Если я откажусь, он… он… лишит меня… содержания…

– Мерзавец! Ты – не товар, не разменная монета! Ты вырвалась из когтей мачехи вовсе не для того, чтобы попасть под пяту другой деревенской мегеры, курящей трубку и накачивающейся опиумом, которая будет ненавидеть тебя лишь за то, что ты молода и образованна. Она примется унижать тебя, и ты в конце концов уподобишься ей, станешь завистливой, мрачной и злобной. У тебя появится свекр – пузатый мужик, который проводит время со шлюхами, напивается каждый вечер, а вернувшись домой, орет на жену. Мужу ты скоро наскучишь, и жизнь твоя будет протекать в огромном доме среди женщин: служанок, кухарок, содержанок твоего свекра, любовниц твоего мужа, невесток, сестер и матерей невесток. Каждая из них будет интриговать ради того, чтобы угодить мужчинам и уничтожить тебя. У тебя будут дети. Если повезет родить сына, заслужишь уважение семьи. А если будет девочка, с тобой станут обращаться, как с собаками или свиньями. Однажды тебя письмом известят о разводе, и ты станешь позором своей семьи…

– Перестань, прошу тебя… – Хун задыхается.

Я чувствую себя виноватой и бегу за мокрым полотенцем. Вытираю ей лицо, заставляю выпить чашку чая.

Постепенно Хун успокаивается.

– Я знаю, как это трудно – ослушаться отца. Раньше неподчинение родителям считалось преступлением. Сегодня это единственный способ уберечь свое счастье. Если ты лишишься отцовских денег, тебе помогут мои родители. Мы вместе поступим в университет. Ну-ка, пойдем.

Я тащу Хун за руку к маленькому шкафчику красного лака, где хранятся мои сокровища. Снимаю замок, нахожу среди книг, каллиграфических свитков и палочек для письма, хранящихся в деревянном чехле, вышитый шелковый мешочек. Развязываю его под лампой и показываю Хун драгоценности.

– Мы продадим их и заплатим за учебу.

Она снова плачет.

– Матушка тоже оставила мне в наследство драгоценности. Но отец отобрал их и подарил своей новой жене.

– Довольно хныкать. Выбирая между деньгами и свободой, не стоит колебаться ни секунды. Ну же, вытри слезы. Все, что у меня есть, – твое, перестань себя терзать.

Надвигается ночь. Хун забылась беспокойным сном.

Я лежу, слушая ветер и кошачьи шаги по крыше.

Перед глазами встает образ моей сестры, Лунной Жемчужины: у нее тоненькие, как стебли бамбука, ножки. Она с гордостью демонстрирует подарок мужа – пару шелковых молочного цвета туфелек, расшитых крошечными бабочками. Голая ступня, обутая в сияющее чудо, так же прекрасна, как рука в шелковой перчатке, украшенная кольцом с розовым кораллом. Внезапно радость сестры улетучивается. Она бледна. Волосы у нее в беспорядке. Под глазами залегли тени, у висков появитесь морщинки. Свет в зрачках угас, она тупо смотрит куда-то в пустоту, считает часы и молится, чтобы муж вернулся до полуночи. В ее теле, которое уже начали иссушать старость и уродство, есть нечто ужасное. Для меня Лунная Жемчужина не женщина, а увядающий цветок.

Моя мать – тоже не женщина. Она из породы страдалиц. Я вижу ее переписывающей рукопись отца, подбирающей для него документы. У нее ухудшается зрение, страшно болит спина. Она изнуряет себя ради работ, на которых никогда не будет стоять ее имя. Когда моего досточтимого отца оговаривают завистливые коллеги, она утешает и защищает его. Три года назад он сделал ребенка своей студентке, но Матушка скрыла от мира свое горе. Когда молодая мать однажды утром пришла к дверям нашего дома с младенцем на руках, она откупилась от нее, отдав все свои деньги. Она оплатила мир в нашем доме ценой собственной души. Она ни разу не заплакала.

Так кто же тогда заслуживает прекрасного звания Женщины?

Я вернулся к проституткам – с ними у меня все получалось. Но воспоминания о девушке не покидали меня, и к наслаждению примешивалась боль. Теперь у моей гейши был покровитель – банкир. Очень скоро она стала знаменитостью, чья жизнь протекала в высших сферах общества, и я потерял ее из виду.

Мы снова увиделись два года спустя. Однажды туманным вечером я заметил ее на другой стороне улицы, когда она садилась в коляску рикши. Голову гейши украшала сложная высокая прическа в форме раковины, на плечи был накинут роскошный плащ.

Она тоже увидела меня, но сделала вид, что не узнала, и скрылась во мраке, как богиня, вернувшаяся на небеса.

Получив назначение в Маньчжурию, я отправился к гейше с визитом. Меня приняла ее мать. Я долго ждал, сидя в одиночестве и попивая сакэ. Поздно ночью она вернулась с какого-то официального приема: на ней было черное кимоно с нанесенным вручную рисунком серого моря, на которое набегали шитые золотом волны. Мелкий ледяной дождь намочил прическу, и Искорка вытерла волосы носовым платком. Мы не виделись много лет. Щеки у нее слегка запали, подчеркивая жесткость взгляда. Она выглядела ужасно усталой. Глядя на это лицо зрелой женщины, я чувствовал себя преданным.

Она села напротив меня, опустив глаза, сложив руки на коленях. Ее застенчивая повадка напомнила мне нашу прогулку по парку. Мы долго молчали. Между этой женщиной и мною лежала река, которую мы были не в силах переплыть.

– Я уезжаю в Маньчжурию.

Ее лицо осталось бесстрастным, она даже не моргнула.

– Я никогда вас не забуду, – произнесла она тихим голосом.

Этой фразы мне оказалось достаточно. Я низко поклонился и встал. Она не шелохнулась. Ни слезинка, ни даже вздох не осенили наше прощание – горькое, дарующее освобождение.