Слова Миня выводят меня из задумчивости:

– Когда мы прогоним японцев, я на тебе женюсь.

– Но я вовсе не хочу выходить замуж. Занимайся своей революцией.

Он останавливается, бросает на меня оскорбленный взгляд. Губы у него дрожат. Как он хорош!

– Моя семья происходит из очень древнего рода. Принадлежащие ей земли простираются от городских стен до монгольских степей. Моя мать умерла, и я собираюсь потратить наследство на дело освобождения родины. Я стану бедняком и буду вести опасную жизнь. Если ты меня не презираешь – что невозможно, ведь ты отдала мне самое дорогое! – то станешь моей женой.

Я смеюсь.

Сев в коляску рикши, машу ему на прощанье. Силуэт Миня на тротуаре расплывается, превращаясь в едва различимую в городских сумерках линию.

В детстве меня завораживала таинственная и чудесная Срединная империя. Я любил рисовать мандаринские пагоды, монгольские дворцы, императорских воинов, а когда подрос, зачитывался классической литературой.

До вчерашнего дня из всех китайских городов мне был знаком лишь Харбин, огромная метрополия на берегах Амура. Этот современный мегапо-лис-«полукровка» служит мне сегодня точкой отсчета. Я не устаю сравнивать его с городом Тысячи Ветров. В этом маленьком поселении мгновенно угадываешь частичку вечного Китая, хотя он принадлежит независимой Маньчжурии.

Машин здесь меньше, чем в Харбине. Трамваев нет совсем. Сотни рикш неустанно, днем и ночью, бегут по улицам. У студентов, сынков богатых семейств, в моде велосипед.

В противоположность харбинцам, потомкам ссыльных и каторжан, имеющим в большинстве своем плебейскую внешность, местные уроженцы выглядят изящными и утонченными. Говорят, что их предками были королевские бастарды, а в их жилах смешалась кровь маньчжуров, монголов и китайцев. Их лица с правильными чертами кажутся выплывшими из давно минувших времен седой древности. Мужчины высокие, с матовой кожей и раскосыми глазами. Женщины унаследовали от придворных дам бледность, высокие скулы, миндалевидные глаза и крошечные рты.

На следующий после прихода в город день офицеры местного гарнизона увлекают нас в путешествие по лабиринту улиц «веселого» квартала. Я убежден, что проституцию придумали специально для военных и первая в истории шлюха была влюбленной в солдата женщиной.

Как и повсюду на свете, здешние жрицы любви обольщают нас сладкими улыбками, чтобы выманить деньги. Китаянки что-то лепечут на ломаном японском, которого, впрочем, вполне хватает, чтобы сторговаться. Некоторые бордели содержит наша армия, работают здесь японки и кореянки – ночные бабочки в цене золотой пыли. Я не могу себе позволить оплатить услуги соотечественницы и полагаюсь на совет местных знатоков. Меня ведут в скромного вида дом с поэтичным названием «Нефритовая флейта». В центре двора тянется ветвями к небу огромное дерево. В окнах мелькают силуэты военных, женщины в ярких кокетливых платьях поправляют волосы.

Хозяйка – уроженка Шаньдуна – выводит к нам своих девочек. Я выбираю Орхидею. У нее раскосые, как у волчицы, глаза. Рот напоминает раздавленную черничину. Через плечо перекинут лисий хвост, на босых ступнях босоножки на высоких каблуках, в пальцах небрежно зажата сигарета. Она поднимается по лестнице, виляя бедрами.

После первых ласк Орхидея с самым серьезным видом сообщает мне, что она – чистокровная маньчжурка, и просит не путать ее с китаянками. Японские проститутки притворяются и сдерживают себя, а аристократка Орхидея кричит от наслаждения. Проститутки редко достигают оргазма, но моя партнерша отдается любви с обезоруживающей искренностью и не скрывает своего удовольствия. Когда я ухожу, молодая женщина с упругой попкой стоит в дверях, провожая меня взглядом и поигрывая зеленым носовым платком.

На следующий день, в лицее, я смотрю на одноклассниц свысока. Вчерашняя боль живет в моем теле. Она жжет, воскрешая в памяти острое желание. Боль стала моим достоинством. На мне синее форменное платье – такое же, как на других девочках, но сама я безвозвратно изменилась.

После уроков я захожу к сестре. Она вяжет, сидя у окна. Я ложусь на ротанговый диванчик напротив нее.

Ее невестка забеременела, и Лунная Жемчужина сокрушается, жалуясь на свое пустое чрево. Чтобы отвлечь ее от навязчивых мыслей, я спрашиваю:

– Как узнать, что ты влюблена?

Она вытирает слезы и заливается смехом.

– Ну-ка, ну-ка, тебе что, кто-то нравится? К чему этот вопрос?

Я делаю вид, что обиделась.

– Если не хочешь отвечать, я пойду.

– Ты злишься? Съешь кусочек медового пирога с лепестками акации?

Лунная Жемчужина отдает приказ слуге и возвращается к вязанию.

– Что именно ты хочешь знать?

Я прячу лицо в подушку.

– Как узнать влюбленность? Что при этом чувствуешь?

– Сначала ты напрочь забываешь об окружающем мире. Родные и друзья превращаются в невидимок. Днем и ночью ты думаешь об одном-единственном человеке. Когда видишь его, в твоих глазах зажигается свет. Когда вы в разлуке, его образ бередит твое сердце. Каждое мгновение ты спрашиваешь себя – где он, чем занят? Воображаешь себе его жизнь, проживаешь ее: твои глаза становятся его глазами, твои уши слушают за него…

Лунная Жемчужина делает глоток чая и продолжает:

– Сначала людям неизвестны чувства друг друга. Это самый острый, самый потрясающий момент. Потом влюбленные открываются друг другу и переживают краткий миг безграничного счастья.

Сестра опускает вязанье на колени, и взгляд ее теряется в пустоте.

– Но счастье недолговечно. На смену безоблачному небу приходит буря. Любовники неожиданно для самих себя погружаются во мрак. Они передвигаются ощупью, ползком. Стареют. Сама увидишь, сестричка. Когда тебя полюбят и ты сама полюбишь, узнаешь, каково это – жить в раскаленной добела печи. Ты познаешь отчаяние и ни в чем не будешь уверена.

Губы у моей сестры потрескались, как высушенная зноем земля. Злобным взглядом она ищет в невидимой дали виновников своих несчастий.

– Тебе уготована лучшая участь. Ты сильнее меня. Ты сумеешь бросить вызов страданию и умиротворить гнев богов, завидующих нашей любви.

– Зачем тогда выходить замуж?

– Замужество?! – Сестра смеется. – Эту холодную пошлую церемонию устраивают, чтобы потрафить родителям. Я теперь стала тенью самой себя. Семья, которую я создавала своими руками, теперь давит на меня, как могильная плита. Иногда мне хочется превратиться в стол или стул. Без мыслей, без чувств, я ждала бы мужа, служила бы ему, заполняла бы собой пустоту, заботилась о его родителях.

Лунная Жемчужина встает, срывает гроздь глицинии, сжимает цветы дрожащими пальцами.

– Скажу тебе правду. Я любила своего мужа. Я все ему отдала. Подобно шелковичному червю, я исторгла из своей души все самое прекрасное. И превратилась в жалкое бесполое существо. Я знаю, что мне остается. Я отдам мужу свою жизнь. Пусть он живет, и пусть я умру!

Я ощущаю болезненную неловкость. Выдумав пустячный предлог, прощаюсь и ухожу. Выйдя на улицу, пускаюсь бежать. Мне необходимо вдохнуть полной грудью воздух жизни, аромат деревьев, тепло родного города. Я сумею укротить свою судьбу, я буду счастливой. Счастье подобно игре в го, за него сражаешься, как за окружение противника. Я убью боль, задушив ее в объятиях.