Я возвращаюсь к реальности, не переставая ласкать руками свой живот.

Минь в плену у японцев, и никто не знает, когда его освободят. Я не знакома с его семьей. Меня прогонят, если я приду в его дом. В колледже, как только все откроется, меня заклеймят за то, что я опорочила доброе имя уважаемого учебного заведения. Слух разнесется по всему городу. Родители не вынесут презрительных взглядов, пересудов и перешептываний. Дети будут швырять камни в Лунную Жемчужину с криками: твоя сестра – шлюха!

Я зажигаю свет. Живот у меня плоский, от пупка вниз спускается пушистая дорожка. Когда кормилица в детстве купала меня, она всегда говорила, что я рожу сына.

Я брошусь на колени перед родителями. Буду биться лбом об пол, прося их о милосердии. Отправлюсь жить на край света и рожу там ребенка, Дожидаясь освобождения Миня и Цзина.

Этот счастливый день наступит: к одинокой хижине направятся по дороге двое мужчин. Дверь откроется и…

7 июля базирующаяся в Фэнтае часть потеряла во время ночной операции одного солдата. Китайская армия не позволяет нам обыскать город Ванпин. Зафиксирована первая перестрелка.

8 июля происходит второе столкновение у моста близ Долины Тростников.

9 июля генеральный штаб рассылает в гарнизоны на Пекинской равнине приказ готовиться к сражению. Правительство в Токио делает умеренные заявления для международной прессы: «Не следует осложнять ситуацию, конфликт должен быть разрешен на месте».

Генеральный штаб выдвигает предложение о прекращении огня при соблюдении четырех условий: китайцы должны убрать свой гарнизон из Долины Тростников; обеспечить безопасность японских военных; выдать террористов; принести извинения.

Они отвергают все условия.

10 июля батальоны Чан Кайши начинают продвижение к Пекину. Первые части наших маньчжурских соединений входят за Великую стену.

11 июля токийское правительство принимает наконец неизбежное решение послать нам на помощь части из Кореи.

Земля дрожит от гула бомбардировщиков. Первая эскадрилья летит в направлении Внутреннего Китая. На фюзеляже каждого самолета нарисован национальный флаг: алое солнце на девственно белом снегу. Наши сердца переполняет гордость.

Раздаются крики: «На Пекин! На Пекин!»

Машина японской пропаганды работает на полную катушку. Инцидент у моста в Долине Тростников стал новостью номер один во всех газетах. Журналисты клеймят позором китайских генералов, которые открыто поддерживают террористов, нарушая мирные договоренности. Они должны признать свою ответственность за кризис и принести извинения императору Японии.

Матушка, с самого детства живущая в обстановке непрекращающихся военных конфликтов, полагает, что апатия, охватившая общество, и американская дипломатия сумеют успокоить воинственные настроения. Отец вздыхает: японцы и на сей раз получат финансовые репарации. Общественное мнение ликует: император Маньчжурии ограждает страну от вооруженного столкновения. Китайско-японская война останется для этих трусов – его подданных – пожаром, полыхающим на другом берегу реки, всего лишь занимательным зрелищем.

Белое стало черным, патриоты сидят в тюрьмах вместе с насильниками и убийцами, иностранные солдаты маршируют по нашим улицам, и мы благодарим их как хранителей мира и покоя. Возможно, и моя жизнь пошла наперекосяк из-за беспорядков во внешнем мире?

Сестра хорошеет день ото дня. На ее лице не осталось и следа печали. Она приходит к нам в гости в новых туалетах, красиво облегающих ее хрупкую фигурку. Матушке сообщили радостную новость. Она приказала Ван Ма сшить приданое для младенца.

Красота сестры лишает меня покоя. При каждом ее вздохе у меня сжимается сердце. Ее сын принесет радость в наш дом, мой же ребенок станет проклятьем и позором.

За шесть ночей Ван Ма сшила одеяльце для моего будущего племянника. На ярко-красном шелке она вышила крошечные лотосы, сливовые и персиковые деревья, пионы, цветущие в небесном саду, где колышется зеленая листва и клубится серебристый туман. Я улыбаюсь, глядя на эту изумительную вещь: пусть я заверну моего сына в старую простыню, но он будет самым прекрасным ребенком на свете.

Ко мне идет женщина в огромной шляпе. Она приближается легкой раскачивающейся походкой, шелк платья переливается в такт шагам. Я не успеваю удивиться, а она уже садится напротив меня, задохнувшись от спешки.

Солнце, просачиваясь через плетение шляпы, придает ее лицу загадочное выражение. От левой брови, через висок, змеится под волосы жилка. На смуглой коже выступили родинки – крошечные, в форме слезок.

Сухой щелчок. Девочка сделала ход. Ее рука с чистыми, выкрашенными в оранжевый цвет ногтями на мгновение зависает над доской.

Я всегда прислушиваюсь к стуку камней. Он выдает настроение соперника. Когда мы встретились, китаянка зажимала камень между указательным и средним пальцем и опускала его на доску с веселым стуком. Когда звук изменился, стал глухим, я догадался, что она впала в угрюмость. Сегодня удар китаянки прозвучал коротко-хрустально. Она вновь обрела уверенность в себе и жизненную силу!

Да, она провела весьма оригинальную контратаку.

Пока девушка прогуливается в роще, я размышляю над игрой по особой методе. Я ничего не подсчитываю, но смотрю на доску, как художник на незавершенное полотно. Мои камни – это мазки туши, с помощью которых я организую пространство. В го лишь эстетическое совершенство ведет игрока к победе.

Китаянка возвращается. Когда она садится, тень от ее шляпы ласкает мою грудь. Лента, украшающая тулью, трепещет на ветру в такт учащенному биению моего сердца. Не знаю, почему она сегодня оделась, как взрослая женщина. Мне неизвестны ее имя и возраст, я не в силах вообразить ее каждодневную жизнь. Она напоминает гору, играющую в прятки с облаками.

Гудение и шум вырывают меня из задумчивости. Над площадью летят наши самолеты: под стальными крыльями подвешены бомбы. Я искоса наблюдаю за своей соперницей, но она не поднимает глаз.

Пожалуй, легче моим товарищам пролететь над Китаем, чем мне проникнуть в мысли играющей в го.

Кто-то входит в комнату и начинает изо всех сил трясти меня за плечи. Неужели Лунная Жемчужина пришла будить меня, чтобы отправиться за воскресными покупками?

Я поворачиваюсь к ней спиной.

Но она не уходит, а присаживается ко мне на кровать. Тянет за плечо и тихонько стонет.

Я рывком поднимаюсь, не в силах сдержать досаду, открываю глаза. Рядом не сестра, а плачущая Хун.

– Пойдем скорее! Повстанцев казнят сегодня утром.

Я спрашиваю, срываясь на крик:

– Кто тебе сказал?

– Школьная сторожиха. Кажется, их поведут через Северные ворота. Одевайся! Боюсь, мы уже опоздали!

Я надеваю первое попавшееся под руку платье. Пальцы дрожат так сильно, что я никак не могу застегнуться. Справившись кое-как с пуговицами, выхожу из комнаты, на ходу закалывая волосы в пучок.

– Ты уходишь? – удивленно спрашивает Батюшка.

У меня хватает сил солгать:

– Я договорилась сыграть партию в го и уже опаздываю.

На выходе из сада сталкиваюсь с сестрой. Она хватает меня за руку.

– Куда ты?

– Оставь меня. Сегодня утром я не пойду на рынок.

Она бросает на Хун неприязненный взгляд и отводит меня в сторону.

– Мне нужно с тобой поговорить.

Я вздрагиваю. Неужели она что-то узнала о Мине и Цзине?

– Я не спала всю ночь…

– Говори скорее! Прошу тебя. Я очень спешу!

Она продолжает:

– Вчера я была на приеме у доктора Чжана. Я вовсе не жду ребенка. Это была ложная беременность.

Из глаз Жемчужины ручьем льются слезы. Чтобы отвязаться от нее, я говорю: