– К холму Семи Развалин, пожалуйста.

Солнечный свет просачивается через опущенную шторку и набрасывает на ее лицо золотистую вуаль. Крошечные, похожие на искорки, пылинки, вращаясь, падают с крыши на кончики ее ресниц. Я отчаянно, но безуспешно пытаюсь удержаться на другом конце скамейки. На одном из поворотов моя рука касается руки китаянки. Ледяная кожа обжигает меня. Она притворяется безразличной. От ее шеи исходит аромат юности – это запах зеленого чая и мыла. Коляска рикши наталкивается на камень, и наши бедра соприкасаются.

Меня душат вожделение и стыд.

Я умираю от желания сжать ее в объятиях! Я не могу обнять китаянку за плечи, не могу прижать ее голову к своей груди, но мне хватило бы простого прикосновения к тонким пальчикам. Я искоса смотрю на девушку, я готов по первому знаку рвануться к ней, как бабочка на пламя. Но лицо китаянки остается высокомерно-замкнутым. Сдвинув брови, она смотрит в спину вознице.

Я вцепился ладонями в колени.

Рикша останавливается, и мы выходим. Я запрокидываю голову и смотрю на поросший мхом холм. На самой вершине, над деревьями, купается в лучах солнца пагода.

Мощенная сланцевой плиткой тропа петляет между цветущими кустами, змеится в высокой траве и уходит наверх, теряясь в тени деревьев и тростника.

На уроке Хун передает мне под партой сложенную вчетверо записку:

«Ну что?»

Я рву листок и отвечаю: «!»

Через несколько минут приходит следующее послание. Оно написано таким нервным почерком, что в нескольких местах прорвана бумага:

«Сегодня утром приехал отец. В конце года он увезет меня с собой. Я пропала!»

Занятия заканчиваются на этой неделе. От мысли о том, что Хун выдадут замуж за какого-нибудь сельского бонзу, я прихожу в отчаяние. От волнения у меня снова начинаются спазмы. После первого звонка колокольчика, едва поклонившись учителю, я хватаю сумку с прокладками и кидаюсь в туалет.

Хун бежит следом и ждет под дверью. Губы у нее дрожат, она едва может говорить. Я отвожу ее в сторонку, и она разражается рыданиями. У меня сильно болит живот. Хун обнимает меня, не давая согнуться пополам и успокоить спазм. Я прижимаю ее к себе. Мой пот смешивается с ее слезами.

Хун сообщает, что должна сегодня обедать с отцом, и умоляет составить ей компанию. Она хочет выторговать год отсрочки.

Одетый в шелковый халат, с часами на золотой цепочке, отец моей несчастной подруги выглядит типичным фермером, рядящимся в аристократа. Он ведет нас в роскошный ресторан. Усевшись за столик, сразу начинает перечислять траты на обучение дочери – баснословные суммы, заработанные в поте лица.

– Наконец-то, – он грохает кулаком по столу, – всем этим глупостям наступит конец. Собирайся!

Мне отвратительны его мерзкие желтые зубы. Бледная, как полотно, Хун не осмеливается возражать.

Я чувствую себя просто ужасно. Моментами звяканье тарелок и гул голосов превращаются в оглушающее гудение. Я роняю палочки. Наклоняюсь, чтобы поднять их, и Хун, воспользовавшись моментом, шепчет мне на ухо:

– Ну давай же! Поговори с ним!

Что я могу сказать? С чего начать? Подруга переложила на меня всю ответственность за свою судьбу и счастье.

Я выпиваю три чашки чая подряд, чтобы побороть терзающую внутренности боль. Чуточку придя в себя, пытаюсь объяснить старому мерзавцу, что его дочь должна завершить обучение и получить диплом.

Он приходит в ярость, кричит мне в лицо:

– А сколько он стоит, этот самый диплом? Я вот читать не умею и прекрасно себя чувствую! Мне надоело вкладывать денежки в этот ночной горшок – пора поиметь с доченьки доход! А вы, Барышня-которая-лезет-в-чужие-дела, думайте лучше о собственном будущем. Вы очень даже недурны собой, и вашим родителям лучше поторопиться и найти вам хорошего жениха.

Я встаю из-за стола и выхожу из ресторана. Старик визжит мне в спину:

– И это твоя лучшая подруга?! Потаскуха. Я вырву твои глаза, если ты еще хоть раз встретишься с ней. А теперь – ешь, довольно хныкать! После обеда поедем покупать тебе платья. Увидишь, твое приданое будет богаче, чем у всех девушек провинции.

На улице я подзываю рикшу.

К вечеру кровотечение слегка утихло. Но я ужасно устала, сил почти не осталось. Как же хочется заснуть и спать долго, не просыпаясь… Но Матушка дома. Если вернусь сейчас, она встревожится. Лечь в постель днем – значит признать себя больной. И причина этого недомогания будет немедленно обнаружена.

Я дремлю, сидя в коляске рикши. Возница долго блуждает по улицам, пока я не вспоминаю о свидании с игроком в го. Я немедленно называю наш адрес, но, когда мы подъезжаем к дому, не выхожу, а посылаю возницу к служанке за фигурами.

На площади Тысячи Ветров меня уже ждет мой терракотовый человек.

Наша партия входит в заключительную фазу. За доской я вновь обретаю силу и достоинство. Но время играет не на моей стороне. Соперник долго размышляет над ходом, а меня слепит солнце. Я закрываю глаза. Глухие шорохи бесконечным потоком вливаются в уши. У моих ног расстилается огромная поляна. Я ложусь в траву.

Щелчок камня по доске будит меня. Мой соперник сделал ход. Мы встречаемся взглядами.

– Хотите оказать мне услугу? – Слова срываются с моих губ прежде, чем я успеваю додумать просьбу до конца. Ему ведь ничего обо мне не известно, даже мое имя.

Я встаю. У меня жар. Низ живота разрывается от боли. Я должна бежать от игроков, от го, бежать прочь из родного города.

Я сажусь в коляску рикши. Мой незнакомый соперник устраивается рядом. Он крепче и мускулистее Миня, и плечи у него шире, так что скамейка кажется узкой.

Мы раскачиваемся на ходу, и мне кажется, что я отправляюсь в далекое путешествие! Я – уже не я. Я плыву.

Рикша останавливается у подножия холма. Я начинаю восхождение. Незнакомец идет следом, он по-прежнему не говорит ни слова. Легкий ветерок доносит до нас горьковатый аромат диких цветов. У меня дрожат ноги. Трудно дышать. Но я потею, и это хорошо – значит, температура падает. Я слышу медленные шаги незнакомца – он идет, заложив руки за спину. Он поднимает голову, но тут же опускает глаза.

Кто он? Откуда? И стоит ли задавать вопросы, если ответы могут спугнуть неуловимых призраков, чужих и близких одновременно, что населяют наши сны.

Мы переходим дорогу, ведущую к тому месту, где я, сидя на выщербленной мраморной плите, ждала моих первых поцелуев.

Миновав опрокинутый киоск, я углубляюсь в сосновую рощу. Здесь дорога кончается. Трещат насекомые. Стихает ветер. Солнечные лучи пробиваются сквозь пушистые шапки сосен. Поляна.

Любовь навсегда похоронена под опавшей хвоей у моих ног.

Я растягиваюсь на земле, кладу голову на портфель. Травинки щекочут мои сложенные под головой руки.

Спать…

Дойдя до середины поляны, она говорит:

– Посторожите меня. И не будите, если я усну.

Она ложится на траву под деревом, кладет голову на свой ранец.

Я ошеломлен и не знаю, что делать. Я все понимаю – и не понимаю ничего. Она хочет, чтобы я сел рядом. Она, знающая, как это опасно – попасть в окружение, она – просчитывающая на десять ходов вперед, чтобы избежать этого, кидается в водоворот человеческих чувств и по собственной воле становится моей пленницей.

Я дотрагиваюсь до спрятанного под халатом пистолета. Неужели она поняла, кто я такой на самом деле, и пытается заманить меня в ловушку? Деревья и кусты смыкаются в зловещий круг. Я прислушиваюсь. Ничего – только щебечут птицы, стрекочут монотонно цикады да журчит родник.

Я приближаюсь к китаянке. Глаза ее закрыты, она лежит на левом боку, слегка согнув ноги. Я прогоняю веером пчелу, спутавшую нежный пушок на ее лице с пестиком цветка. Она никак не реагирует, и я наклоняюсь. Ее грудь мерно поднимается и опускается в такт дыханию. Она заснула!

Я сажусь под дерево, в тень. Глубокий сон девушки умиляет меня. Я решаю дождаться ее пробуждения и наслаждаюсь мирным отдыхом вдали от удушающей жары. Веки мои тяжелеют. Я закрываю глаза, убаюканный однозвучным жужжанием насекомых.