По пришедшей с Запада традиции Новый год открывается сезоном балов.

Сестра дает мне одно из своих сшитых по европейской моде платьев. Причесывает на пробор, наносит помаду на волосы и начинает красить мне лицо. Час спустя, поглядевшись в зеркало, я не узнаю себя. Кожа белая, как отстиранная в щелочи простыня. Веки темнее крыльев ночной бабочки. Накладные ресницы придают глазам плаксивое выражение.

Гирлянды на ратушной площади соперничают блеском со звездами. Коляски и машины подъезжают по снегу к зданию, из них выскакивают мужчины в смокингах, поигрывающие тросточками с золотыми набалдашниками, женщины в мехах небрежно курят сигареты в мундштуках из слоновой кости.

Еловая роща отделяет гостиницу «Империал» от остального мира. Расчищенная в начале вечера дорожка петляет между тенью и светом горящих факелов. На верхушках деревьев блестит снег. Силуэты служителей в красных накидках отражаются в покрытых инеем стеклах окон.

Вращающаяся дверь вталкивает меня в огромный зал. Красные лаковые колонны устремляются вверх, со сводчатого потолка свисают хрустальные люстры, похожие на грозди фейерверка. На стенах колышутся горы, леса и моря, Солнце наблюдает за Луной, летят под облака журавли.

Сестра ведет меня к столику и заказывает кофе с молоком – в подобных собраниях этот напиток теперь в моде. Певица в сверкающем блестками платье поет в сопровождении оркестра. Ее тело извивается, как змея под дудочку фокусника. Из молочно-белого горла льется жалобная мелодия.

Шурин приглашает мою сестру на танец, и пара устремляется на дорожку. Глаза в глаза, рука к руке, красивые и элегантные, они отступают, поворачивают и кружатся. Музыка звучит все быстрее. Сестра разрумянилась, она улыбается, уносясь в вихре танца. Вальс заканчивается. Звучат аплодисменты. Муж нежно целует сестру в плечо. Сердце у меня сжимается. Никто бы не догадался, что он заставил ее так жестоко страдать!

Я обвожу взглядом столики и встречаюсь глазами с Хун. Одноклассница приветствует меня кивком головы. Мне хочется провалиться сквозь землю, чтобы скрыть стыд за ужасный макияж. Что она расскажет завтра в классе? Я стану всеобщим посмешищем.

В довершение всех бед она жестом приглашает меня за свой столик. Я медленно поднимаюсь. Подходя к Хун, я вдруг замечаю на ее щеках толстый слой грима. На ней платье с обнаженной спиной. Экстравагантный вид вносит успокоение в мою душу. Не я одна выгляжу карикатурно смешной.

Какой-то мужчина уступает мне место и отправляется добывать себе стул. Хун представляет меня друзьям – все они намного старше нас. Она говорит со мной очень тепло, ее изысканная речь впервые кажется мне верхом изящества. Настороженность улетучивается, я признаюсь ей, как мне противно лицемерное и тонное общество.

Она долго смотрит на меня, не говоря ни слова, потом протягивает свой бокал.

– Выпей. Иначе всегда будешь чувствовать себя белой вороной.

Пузырьки шампанского щекочут мне горло, я кашляю. Становится весело. Хун подбадривает меня, я решаюсь поднять глаза и встретиться взглядом с мужчинами. Один из них приглашает меня танцевать. Я кружусь в его объятиях, неуклюжая, как медвежонок. Мы возвращаемся к столику, Хун хохочет, как безумная, заражая меня своим весельем. Внезапно эта девушка, которую я так не любила, становится моей сообщницей.

Когда мы выходим из отеля, голова у меня кружится от выпитого и я требую, чтобы мы прогулялись до машины пешком. Сестра недовольна, но соглашается. Я должна протрезветь до возвращения домой.

В глубине леса обнаженный мертвец со сложенными на животе руками смотрит пустыми глазами в небо.

Прошлым летом Единый фронт напал на вражескую колонну. Японцы подожгли поля вдоль железной дороги. С тех пор толпы разорившихся крестьян бродят по нашему городу, вымаливая горсточку риса. Этот несчастный, умерший от голода, наверняка один из них. Трупы беззащитны – другие нищие украли его жалкие лохмотья.

Как радостно получить первые письма из дома! Досточтимая Матушка во всех подробностях описывает празднование Нового года. Сестричка в своем послании сообщает то, о чем сама Матушка предпочла умолчать: теперь, после моего отъезда, она каждый день ходит в храм и часами молится там. Сестра пересказывает мне свой сон: ей пригрезилось, что Будда стал моим небесным покровителем и защищает меня.

Мой брат немногословен – как всегда. Этот знаток классической литературы экономит не только слова, но и эмоции. Он пишет, что в наше время солдаты, пожалуй, нужны родине больше писателей.

Я читаю эти строки, и на глаза наворачиваются слезы. Смысл его послания ясен: он просит прощения за то, что так долго не понимал меня.

Я был подростком, когда умер наш отец. В то время я так отчаянно любил младшего брата, что решил поддерживать с ним теснейшую связь – подобную той, что существует между сыном и отцом, спортсменом и тренером, солдатом и офицером. Мне пришла в голову мысль приобщить мальчика к тем занятиям, в которых я достиг совершенства, чтобы он стал таким, каким я хотел его видеть. Брат сделал вид, что подчинился моей воле, а сам терпеливо ждал возможности взбунтоваться.

И день настал. Природой так устроено, что в определенный момент жизни старшие утрачивают превосходство над младшими. В шестнадцать лет брат сравнялся со мной ростом. Он стал крепким мускулистым юношей. Однажды в клубе кендо он торжественно вызвал меня на бой. Не прошло и нескольких минут, как я получил удар деревянной саблей по маске. Он был таким сильным, что я пошатнулся. Победитель поклонился и поблагодарил меня за то, что я принял вызов. Он снял маску. На его залитом потом лице я прочел выражение тайной радости. Высказав мне глубочайшее почтение, брат покинул зал, даже не переодевшись.

Через некоторое время мальчик захотел стать писателем и поступил в Токийский университет. С того дня наши пути разошлись. На факультете брат общался со студентами-леваками, стал агрессивным и высокомерным. Он начитался трудов анархистов и начал враждебно относиться к военным, обвинял их во вмешательстве в дела гражданских властей и называл губителями свободы.

У меня не было ни времени, ни терпения, чтобы наставлять брата на путь истинный, а он старался ускользнуть из дома, когда я там бывал. Младший брат, сбитый с толку грозной красной волной, был для меня потерян.

Откуда такая перемена? Неужели он разошелся с друзьями? Кто раскрыл ему глаза на ничтожность марксистского учения и смехотворность этих утопических идей?

Я отвечаю брату коротким письмом:

«Брат! Знай, что теперь, после первого боя, я поклоняюсь одному только Солнцу. Это светило есть воплощение постоянства смерти. Остерегайся Луны – она служит зеркалом красоте. Она растет и убывает, эта непостоянная предательница. Все мы однажды умрем. Вечно пребудет только народ. Тысячи поколений патриотов составят вечную славу Японии».