Эрвин, не желая умирать раньше назначенного ему срока, отошел в сторону, Леорикса короновали столь подходящей ему Короной Льва. Изельде окончательно ушла в тень – Леорикс ничего против нее не имел, просто ни королева-мачеха, ни маленький Ян ему были не нужны.

Зачем Льву понадобился трон, Изельде никогда не понимала. Ощущением самой власти он не наслаждался, бремя государственных забот тянул честно, но без горячего азарта, какой бывает, когда разбираешься со сложным делом, которое никто до тебя разрешить не мог; ну а восседать в неудобном золоченом кресле единственно ради того, чтобы прозываться Dux Bellorum – кроме войн, Леорикс практически ничем не интересовался, – какой в том смысл? Эрвин, стань он риксом, сам назначил бы младшего брата на пост главнокомандующего, вручив серебряный шлем и щит – они и шли Льву куда больше королевских регалий…

Но как бы то ни было, а за двенадцать лет правления Короля-Льва Изельде успела так поднатореть в дворцовых интригах, что решилась устроить переворот и взять власть в свои руки – от имени Яна, который номинально займет трон. Сперва она потихоньку устранила прочих законных отпрысков Лотара, что было, в общем-то, безопасно, если действовать с умом и тонкостью – а это Изельде умела. Потом попробовала нанести решающий удар, освободив престол Лоррейна. Это было чуть больше пяти лет назад, Изельде рассчитывала стать регентом от имени несовершеннолетнего Яна; но заговор сорвался, Король-Лев вопреки всем стараниям благополучно возвратился из Эрушалайма – и полетели головы. К счастью для Изельде, голова прецептора храмовников Тарнхальда, Альбрехта де Меельсхазена, слетела без долгих разбирательств, уж слишком глубоко он влез и слишком явно подставился, – а из всех заговорщиков один только глава храмовников знал о роли Изельде как вдохновляющей силы заговора…

В теперешнем исчезновении Леорикса прямой ее вины не было, однако упустить такой случай Изельде никак не могла. Семнадцатилетний Ян сразу занял бы трон, а что без слова своей дорогой любимой мамочки он и пальцем не пошевелит – кто об этом знает, кроме нее самой и Хюммеля, который ей обязан епископской митрой, жизнью и кое-чем еще? Ни одна живая душа в королевстве не видела в Изельде личности. О, она могла бы показать им, НАСКОЛЬКО они ошибаются, вполне могла… да только значительно лучше будет – молча заниматься своим делом. Триумф без зрителей мало чего стоит, но раскрытая не вовремя тайна стоит еще меньше.

А тайна была из числа тех, что убивает. Верно, прямой вины Изельде в том, что случилось с Леориксом, не было.

Однако посмей кто-либо из умеющих чуять запах лжи спросить королеву о том, имеет ли она отношение к происшедшему, – по Вердену прокатилась бы настоящая волна паники. А то и волна крови.

– Зачем явилась? – хмуро вопросил через решетку старший надзиратель.

– Читать умеешь? – Марион извлекла из широкого рукава пергамент. Оттиск перстня-печатки Хюммеля страж сразу узнал, и дверь открылась мгновенно.

Как ни странно, надзиратель оказался немного грамотен, и после десятиминутной борьбы с текстом одержал славную победу. Удовольствия, правда, эта победа ему не доставила.

– Освободить этих головорезов Хорта и Виклифа? Но зачем?

– Ты меня спрашиваешь? Епископ мне не говорил. – Марион не лгала, Хюммель ее в глаза не видел – все дела велись через Робина. – Ты как, будешь выполнять приказ его светлости, или…

Что последует за «или», тюремщик хорошо знал. Очень хорошо. Даже если сам никогда с этими последствиями не встречался.

– Щас приведу, – буркнул он и скрылся в темноте верденских застенков, куда девушка и не собиралась следовать за ним. У нее была дополнительная задача, которую выполнить надлежало как раз таки без свидетелей. Нельзя ведь при них снимать слепок с замочной скважины… Да, сейчас Марион пришла сюда с письменным приказом об освобождении, но в другой раз такого приказа может и не последовать. А вытащить кого-то из верденских застенков – это потруднее, чем в них попасть…

Не прошло и получаса, как появились Виклиф-Нюхач и Хорт-Вепрь – закованных в кандалы, их подталкивали в спину два надзирателями. Грязные и ободранные, они все же были живы. Уже хорошо: Тромм опасался, что Хюммель давно успел отправить обоих на виселицу и попросту подставляет того, кто заявится с приказом об освобождении. Что ж, монах ошибался не раз, ну да эта ошибка его не огорчит.

– Идем, – приказала она бывшим узникам.

Еще не вполне осознав, что свободны, те пошли за ней.

Разбойники, два месяца сидевшие в темных подземельях, от света и воздуха ослепли и опьянели, слышать – слышали, и даже понимали, а вот признать Марион пока не могли. Чему она была только рада. Хотя на нее розыск никогда не объявляли, в отличие от Робина, Ротта, Йэна, Тромма и даже Алана, – лишний раз светиться не стоило. Совсем не стоило.

Не потому, что без нее некому будет разведывать потайные ходы в цитадели и сокровищницы различных замков, входя через главные ворота в числе обычных гостей. Марион нравилось ходить по краю пропасти, которую никто, кроме нее, не видит, – однако еще больше ей нравилось просто жить.

Поохали-поахали, радостно поздравили друг друга и самих себя, взаимно похлопали всех по всем частям тела (от чего Марион уклонилась, ибо такое позволяла лишь Робину и, порой, Алану). Затем Робин приказал двигать куда подальше от Вердена. Лучше бы к Тристраму, где осталась вся шайка, но главное – убраться от места коронации.

– Зачем? Думаешь, первым указом Яна будет «немедля изловить Робина Доброго»? – Йэн презрительно сплюнул, сбив неосторожно поднявшийся над травой подорожник. – Ну, благодарен по гроб жизни он нам, ясное дело, не будет, даже Леорикс бы не стал…

– Я не знаю, зачем, – оборвал Робин. – Знаю только, что надо. И поживее, слышите?

Этого Йэну хватило. Особенно суеверным он не был, но о полезном умении Робина предчувствовать опасность знал по опыту. Как и остальные. Потому, храня настороженное молчание, компания двинулась на восток, вдоль тракта, ведущего в Альмейн – как раз неподалеку от него располагался Тристрам. В трех днях пути, около развилки, что уводила к Страсбургу.

Естественно, пилить три дня без передышки разбойники не желали, и остановились в знакомой придорожной гостинице, хозяйка которой, Велма, кое-чем была обязана «вольной компании» Робина, а точнее, Ротта, это случилось еще в его бытность вожаком. Вильхельм сразу же поднялся с хозяйкой наверх, в ее комнату, отрабатывать приют для всей оравы; прочие, весело перемигиваясь, уплели сытный ужин и уже было собирались отправиться на боковую, как вдруг…

– Слышали? – Марион спрыгнула с колен Робина и скользнула к окну. – Точно, скачут! Галопом летят прямо… Гвардия, клянусь святой Диланой!

– Выметаемся, – кивнул Робин в сторону черного хода. – Не знаю уж, по наши души али нет, но рисковать…

– Я пока останусь, – упрямо сказала девушка. – Предупрежу Хельми. Возьми мой лук, Робин. Прикинусь местной… заодно разузнаю, в чем штука. Меня ж никто не знает, ничего страшного.

Спорить было явно не время, тем более, что Марион уже взлетела по лестнице и стучалась к хозяйке. Едва последний из разбойников прикрыл за собой заднюю калитку, как в зал, едва не сорвав с петель прочную переднюю дверь, ввалился капрал. Весь взмыленный, как и его лошадь. Пятерка солдат моментально оцепила зал, перекрыв черный ход и окна, прощупывая колючими и настороженными взорами всех, кого угораздило сегодня оказаться здесь. Капрал, с одного взгляда выделив Марион в закапанном жиром переднике служанки (девушка порадовалась, что успела прихватить с вешалки эту тряпку для маскировки), хрипло спросил:

– Здесь были Робин и его шайка?

Марион сделала круглые глаза.

– Нет, господин капитан, с полгода уж никого из них тут не видели. От сестры недавно слышала – она в Аосте скобяную лавку держит, бывали, может, Элен, третий дом у северных ворот? – что Алан-Менестрель вовсе подался в Италию…